крича и маша руками, бросился папаша Уткинс. Но птица, ярким пятном мелькнув в пасмурном небе, скрылась за верхушками сосен. Можно догадаться, какое впечатление произвели на гномов последние слова попугая. Значит, алебардщик Нури тоже жив, и по какому-то непонятному стечению обстоятельств находится там же, где и остальные! Следовательно, у него должны быть веские причины, чтобы не вернуться к своим - так уж воспитаны гномы. К тому же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто теперь стал главным врагом Гуго Грейзмогла. С весной воды на затонувших равнинах меньше не стало. Дожди хоть и стали идти реже, но земля, напившаяся 'под завязку', отказывалась впитывать влагу. Бесконечное болото жило в ожидании эры гадов и земноводных, коих такое беспросветное положение вещей весьма устраивало. Хотя и последней гадюке иногда хочется погреться на солнышке, ощущая брюхом тепло нагретых камней. В Норном поселке изредка пробивающимся сквозь тучи солнечным лучам радовались как праздничному фейерверку. Голопузые невысоклики дружно выбегали на улицу и, зачастую стоя по колено в грязи, подставляли льющейся сверху благодати исхудавшие за зиму тела. Гномы удивленно таращились на эти выкрутасы, решительно не понимая, как может прийти в голову почтенным отцам семейств разгуливать голышом на глазах у всех, и при этом оживленно беседовать, например, о забое скота. Папаша Уткинс целыми днями всех убеждал, что вот-вот, уже скоро, к нему приплывут его дочурки, и он сможет их обнять. Подавалось это так, как будто он получал от них письма чуть не каждый день. Скорое возвращение двойняшек обрастало все новыми подробностями. Так что соседи вскоре начали шептаться, мол, невиданная говорящая птица прилетает к Уткинсу по ночам. Но все, даже те, кто в это не верил, кивали, дескать: 'конечно', 'а как же', 'иначе и быть не может', и даже приносили для попугая крошки и зернышки со своего стола. Благодарный отец принимал подношения, а затем ходил в ближайший сосняк кормить с руки лесных птиц, надеясь, что Брюгай вдруг появится с криком: 'Авр-рал! Пакет Уткинсу!' Вероятно, тайные посещения потому и зовутся тайными, что делаются ночью, скрытно и почти всегда неожиданно. Все началось с того, что над верхушками елей, на фоне сумрачного вечернего неба мелькнул странный силуэт. Птица, похожая на филина, стремительно опустилась из поднебесья, неся за хвостом нечто похожее на дымный шлейф. Вскоре образование отделилось и поплыло между деревьями тускло светящимся облачком. Это был загробный Брю. Призрак направился к Норному поселку и почти незамеченным скользнул в одну из улочек. Почти, потому что Кривой Кид его видел. Помощник Гуго Грейзмогла тоже крался в одиночку, заглядывая в редкие освещенные оконца. Шпионить за припозднившимися согражданами было его любимым развлечением и работой одновременно. Согласитесь, большая редкость, когда и то, и другое совпадает. Кид был холост (да и кому захочется жить с таким, в полном смысле этого слова, нелицеприятным субъектом), поэтому времени у него было - хоть отбавляй. У невысокликов ходила байка, будто бы бабка Кривого Кида согрешила с лешим, а сам Кид может навести порчу на кур и поросят. Соглядатай нервничал весь вечер. Наутро Грейзмогл потребовал от своих подручных представить отчет за неделю, а провинившихся, как назло, никак не удавалось выявить. Переселенцы словно сговорились вести себя прилично и 'не нарушать'. А тут такая удача! Пересилив страх, весь липкий от пота Кид двинулся за приведением, бормочущим себе под нос какие-то странные ругательства. Загробный Брю на чем тот и этот свет стоят костерил бестолковых обитателей Норного поселка, вешающих где попало, на чем попало и совсем не вешающих табличек с именами проживающих в норах-домах. Брюгай же, знавший где живет Уткинс, выбился из сил и едва не падал с елки от усталости. - Чтоб мне в кружке утонуть, проглоти ее сом! - громче обычного возмутился Брю, останавливаясь у очередной таблички. На привязанной к палке старой разделочной доске было выжжено: 'Пока живу здесь, но надеюсь, что перееду. А еще я пою. Дальний Бибус'. - Я и ближнего-то никакого не знал, хорони его лещ! - негодовал призрак. - А его родственнички уже тут как тут - новыми хойбилонцами заделались. Надеюсь, Уткинс, протухни его селедка, не подался в плясуны. Тьфу! Брю забыв, что он нематериален, попытался сплюнуть, но тщетно. Только маленькое облачко, похожее на трубочное колечко, отскочило от головы и растворилось в воздухе. 'Чтоб меня! - зажмурил единственный глаз Кривой Кид, но поборов страх, на цыпочках, зашагал дальше. - Уткинс, значит... Так вот с кем водит знакомство любитель экзотических птиц!' Пройдя улочку почти до конца, то и дело останавливаясь и чертыхаясь, покойный паромщик добрался до норы с кучей надписей прямо на двери. Среди прочих образцов хозяйской фантазии типа: 'Все Дрыглы здесь' или 'К глухому Тэду не стучать' значилось: 'Уткинс. Прошу покорнейше. Третья направо, с окном'. Отыскав указанное окошко, Брю просочился в форточку. К хождению сквозь стены паромщик никак не мог привыкнуть. Папаша Уткинс еще не спал. Проводив недавно гостя, одного из дальних родственников, он собирался 'глотнуть чайку'. Каждый раз перед сном пожилой невысоклик перечитывал заветное письмо от дочурок, пил чай, вздыхал и, надеясь на лучшее, засыпал. Только-только чайник стал издавать призывные звуки, как в нагретой комнате враз похолодало. Недоуменно пожав плечами, Уткинс хотел идти за дровами, как за спиной кто-то хрипло хихикнул. - Что, старичина, приморозило? Иди - иди, подкинь дровишек-то, рак-отшельник. На кровати сидел его давний, еще с детских лет, приятель - Брю Квакл. Вот только вид у него был весьма необычный. Скорее вида никакого и не было, только одна светящаяся прозрачность, как будто Брю вылепили из лунного света. - Куда же ты подевался? - воскликнул папаша Уткинс, прежде чем удивиться или испугаться. - У-умер я! - загробным голосом торжественно взвыло привидение. Уткинс, открыв рот, опасливо отступил в дальний угол. Брю все больше и больше нравилось пугать смертных, и с этим он ничего не мог поделать. 'Издержки состояния, - как-то пояснил ему призрак человека, зарезавшего своего брата из-за наследства. - Это не лечится'. Насладившись впечатлением, паромщик успокоил старого друга: - Да все в порядке, не дрейфь, салага! Убили меня в морской баталии, закопай ее морж. Я теперь, понимаешь, дух, три венка мне на шею. Да, кстати, тебе привет от твоих девчонок. Услышав эти слова, Уткинс в момент забыл, что говорит с привидением, и попытался броситься в пляс. - Мои доченьки, мои лапоньки! - восклицал он. - Да тише ты, танцор ракушечный, - шикнул Брю, - соседей разбудишь! Вы тут прямо рехнулись все. Дальний Бибус поет, а ближний Уткинс пляшет. Цирк, да и только! Паромщик бросил взгляд на открытую форточку, и она тут же захлопнулась. Кривой Кид под окном только хрустнул зубами с досады. Но и того, что он уже увидел и услышал, хватило бы для приговора к пожизненной маршировке на плацу десяти Уткинсов. Тем временем Брю продолжал: - Я явился с того света не для того, чтобы приятелей вразумлять. У меня важное сообщение для вашего Совета, трап ему под ноги, только вот как его сообщить - не знаю. То ли самому на Совет явиться, то ли тебя послать доложить магистру Невысокликов. При этих словах паромщик поправил ранец, в котором лежало убившее его ядро. Ранец придумала Тина, и покойный был бесконечно признателен ей за это. Ядро появлялось в ранце по желанию, когда он собирался передвигаться без посторонней помощи. Накануне Брю и Брюгай совершили целое путешествие, облетев для начала Южное побережье от Дидуина до реки Из. И не зря. На плато у моря они обнаружили то, что искали - лагерь уклистов. Пронесясь у 'синих сутан' над головами, разведчики высмотрели самое главное - Горха среди них не было, а значит, его надо было искать у морков. - Полунд-р-р-а, воры! - закричал Брюгай, подлетая к Гарденхаллу. На его еще дымящихся руинах во множестве копошились черные фигурки. В стороне от поверженной крепости виднелось стойбище Орды и шатры ханов. Снизившись, попугай приземлился в ближайшем перелеске. Теперь требовалось проникнуть во вражеский стан. Вызвав ядро в ранец, загробный Брю осторожно двинулся к лагерю морков. Надо сказать, что чугунный снаряд, которым пользовался паромщик, Тина тоже сделала невидимым, так как он имел усмариловое происхождение. Но легче ядро от этого не стало. К тому же, так получалось, что пользоваться Брю мог только предметом, который его и угробил, другие он даже приподнять не мог. Призрак двинул прямиком к ханским шатрам. Опасаться было нечего: еще только начинало смеркаться. Да и чего опасаться привидению среди живущих, пусть даже они и морки? Тем не менее, паромщик осторожничал: 'А вдруг заметят?' Морки жрали мясо. Сырые волокнистые куски они рвали черными, острыми как бритва зубами. Икая и чавкая, тысячи жутких созданий поглощали новые и новые порции. Мясо раздавали десятники. Брю поразило, что при таком огромном количестве съедаемого не было видно следов забоя животных. Шкур, копыт и костей вокруг явно не страдающих опрятностью морков не наблюдалось. 'Провалиться мне в трюм, если тут обошлось без волшебства', - подумал убиенный и вдруг увидел, как один из десятников капнул из фляги красной жидкости и что-то пролаял. Перед ним из воздуха появился внушительный кус красной бескостной мякоти, который он сразу же стал полосовать кривым мечом. 'Да эти черти кривоногие во всю закусывают усмарилом! - ужаснулся Брю. - Судя по всему, Горх здесь должен пользоваться авторитетом. Чему еще он научит этих тварей, колоти их тунец? И кстати, где его беглое величество?' Подойдя к самому большому по размерам шатру - обиталищу Мохрока, призрак просунул голову сквозь сшитое из шкур сооружение. Хорошо, что Брю не различал запахов, а то точно бы умер во второй раз. Зловоние было катастрофическим. Все
Вы читаете Завещание Фродо
×