и Шонта к горизонту, как-то вдруг выросли, распухли, нависли над снижающимся космолетом. Ночь, которую «Кракен» почти догнал, попробовала размыть, утопить в бархатисто-черном пологе сумерек склоны и подножья гор, но люди этого даже не заметили: навком моментально подобрал нужный фильтр, настроил режим работы сенсоров — бесшумная, быстрая рябь проскочила по обзорному экрану, сделав изображение светлее и четче.
— Поселок, — услышала Жанна, стоило «Кобре» двумя лихими виражами миновать скопление устремившихся в зенит почти вертикальных, похожих на минареты скал. «Кракен» еще больше сбросил скорость, приживаясь к земле, четко следуя заложенному в навком маршруту, а созвездие огней впереди призывно манило, мерцало, стремительно приближаясь. Их не было очень много, но больше, чем Жанне представлялось по рассказу напарника.
Первые лучи солнца рассыпались широким веером бликов от бездействующих маневровых двигателей, и перехватчик окунулся в густую, вязкую тень. Шонт склонил голову к плечу, как бы изучая что-то в россыпи огней, и вдруг коснулся клавиши отключения автопилота. Легко качнул к себе рукоять управления, одновременно корректируя работу двигателей.
«Кракен» хищно взметнулся над селением, застыл на долю секунды в высшей точке дуги, пока инерция и гравитация боролись друг с другом. Перевернулся, буквально «на кончике крыла», и неторопливо опустился на землю. Жана совсем не удивилась, что сели они на ровную, тщательно очищенную площадку, почти не подняв пыли. Она особо не сомневалась, что во все предыдущие визиты сюда Шонт точно так же сажал «Кобру», возможно — даже точно на то же самое место.
— Зачем художества, Бабай? На базе ты такого никому не спускаешь… — навком не получал задания работать в боевом режиме и потому спокойно выполнял все положенные процедуры, давая пилотом время оглядеться и приготовиться к выходу из космолета.
— Здесь к нам прохладно относятся. Считают, мы бросили их и их родных на произвол судьбы.
Жанна поморщилась и покачала головой:
— Бабай, я не это тебя спрашивала.
— Да? — Шонт снял шлем и дал команду разблокировать захваты кресла. — Художества — для них.
Жанна проследила за жестом: за краем площадки, за каким-то невообразимым то ли высоким бордюром, то ли низким забором из сложенных плоских серо-желтых камней дюжина маленьких фигур заворожено смотрела на них.
— Здесь есть дети? — ее захваты раскрылись, но вставать с кресла она не спешила. — Почему их не забрали отсюда? Почему людей не отвезли в Конфедерацию?
— Потому что они отказались, — Шонт зачем-то пожал плечами и добавил, — кроме всего прочего. А для детей… почти все они здесь родились. Здесь их дом, — навком наконец-то просигнализировал, что люк разблокирован и Шонт погасил экран над панелью. — Звезда, бери только «Шершень».
Жанна только собравшая достать оружие, настороженно покосилась на неприветливую панораму на обзорном экране, но спорить не стала. «Иволга» опустился обратно в гнездо рядом с креслом, а Жанна проверила обойму пистолета. Годы совместных полетов с одним из лучших пилотов «Гетмана Хмельницкого» научили ее тому, что Джону следует доверять. Раз он сказал, что «Иволга» здесь лишняя — значит, так оно и есть. В конце концов, сюда он летает седьмой год, а она здесь впервые — ему виднее, какие тут у местных заморочки.
Снаружи холодный предрассветный ветер заставил девушку вздрогнуть. Анализаторы навкома не нашли в атмосфере планеты чего-то угрожающего для людей — да и Джон бы предупредил, — но поначалу ей пришлось делать скупые и редкие вдохи. И если зуд в горле прошел достаточно быстро, то обонянию пришлось хуже. Резкий, сильный и странный запах, вызывающий ассоциации с металлом, долго лежащим на солнце, и нечто еще, неуловимое, слабое, похожее на затхлый, застоявшийся воздух давно запертых помещений — эта смесь ароматов царствовала здесь безраздельно. Нельзя сказать, что Жанне они не нравились, но и удовольствия особого не вызвали.
Пока напарник выносил из «Кобры» и складывал ровными рядами бело-красные кубы контейнеров, Жанна обходила по периметру площадку, куда сел перехватчик. Возбужденно галдевших детей она старательно «не замечала», внимательно изучая видимую ей часть поселка.
Селений на планетах, неприветливых к людям, она повидала немало. Каждая такая планета налагала свой отпечаток на возводимые здания и планировку застройки, иногда приводя в конечном виде к любопытным с точки зрения архитектуры или общего вида поселка результатам, но нигде она не видела такого полного пренебрежения соображениями удобства или красоты, как здесь. Поселок на Порубежье вырос из лагеря беженцев, единственной и главной задачей которого было укрытие, защита от обнаружения. Жанна провела рукой по шероховатой, зернистой поверхности верхней плиты ограды, попробовала сколупнуть небольшой выступ, окинула взглядом три ближайших дома и недоверчиво вздохнула. В голове не укладывалось, как они жили здесь, в этой пустыне, у подножия мертвых, мрачных гор, жили — и выжили.
У края ограждения, где горел один из двух шаров-фонарей, освещавших посадочную площадку, начиналась бегущую в центр селения дорожку. Как и повсюду здесь не видно было ни плиток защитного покрытия, ни самой обычной «пешеходной» травы — просто утоптанная, ограниченная с двух сторон бордюром серо-бурых брусков тропа, на которой едва ли смогли идти в ряд три человека.
Рядом кто-то громко и вызывающе вздохнул. Задумавшаяся Жанна не забывала об местных детишках и краем глаза следила, как сперва их стайка устроила оживленную дискуссию, а затем назначила добровольца устанавливать первый контакт. Добровольцем оказалась девочка лет восьми — десяти в бежевой накидке, под которой пилот «Гетмана Хмельницкого» разглядела вполне практичную одежду: плотный, потертый комбинезон темно-синего цвета, и некрасивые, но прочные и удобные в гористой местности ботинки. Интерком на поясе, небольшой нож, парализатор и мешочек из выкрашенной в черный цвет кожи размером с два кулака довершали экипировку девочки.
— Привет, — Жанна опустилась на колено, чтобы не заставлять девочку смотреть на нее снизу вверх. — Ты здесь самая главная?
— Нее-а, — девочка мотнула головой, без всякого страха или смущения смотря на нее. Жанна неожиданно для себя залюбовалась очаровательной мордашкой девчушки, на которой озорно поблескивали серые глаза. Нет сомнений — очень скоро она начнет превращаться в очень красивую девушку, но и сейчас ее лицо еще сохраняло то странное сочетание невинности, неуемного любопытства и кипящей, рвущейся через край энергии детства, сочетание, от которого у Жанны перехватило дух. — Я самая умная. И я знаю, что с незнакомками разговаривать нельзя. Но ты прилетела с дядей Бабаем. Значит, с тобой можно познакомиться.
«Дядя Бабай!» Жанна героическими усилиями заставила себя не смеяться, лишь вежливо улыбнуться девочке. «Фарбах пошутил или детишки сами придумали?»
— Значит, ты знаешь дядю… — девочка демонстративно изобразила всем своим видом «ничего-не- слышу-не-понимаю-не-скажу». — Ах да, прости. Меня зовут Жанна.
Девочка важно кивнула.
— Красивое имя. А я Сеф. На самом деле, Серафима, но Серафима долго и неинтересно. И когда зовешь, проще крикнуть Сеф, чем выговаривать Серафима. Так что все меня зовут Сеф, только мама и папа зовут Серафимой. И они еще зовут меня Серафимой, но они всех называют полностью. А дядю Бабая мы знаем давно. Он прилетает сюда каждый год… кажется, — девочка наморщила лоб. — С ним еще такой смешной старик прилетал два раза: низкий, весь в морщинах и совсем седой. Он говорил, он самый главный, но мне кажется — он врет. Я когда их увидела в первый раз, я поняла, что самый главный — дядя Бабай. Он только кажется страшным, но на самом деле он умный и храбрый.
Жанна улыбалась в открытую, даже не пытаясь вставить хоть слово в бурный монолог девочки. Лишь когда та остановилась, чтобы перевести дух, поинтересовалась:
— А откуда ты знаешь, что он храбрый, Сеф?
— А он не испугался каменного червяка, — засмеялась Серафима, вызывающе глядя ей в глаза. Ну, тут у Жанны большого выбора не оставалось:
— И что такое каменный червяк?
Секундой спустя она пожалела, что спросила. Сеф хитро улыбнулась, быстро засунула руку в
