– Встань на колени, – скомандовала я, и он так и сделал без всяких вопросов, потому что это был Никка. Он чуточку замешкался, устраивая крылья так, чтобы они не помялись на полу, а потом терпеливо, с ожиданием посмотрел на меня. – Кто-нибудь, держите его за руки.
– Зачем? – удивился Холод, а Дойл просто подошел, взял Никку за запястья темными ладонями и вытянул его руки вперед.
Я зашла Никке за спину, осторожно переступив через расстеленное на полу нежное великолепие крыльев. Босыми ногами я встала между его голенями, и он расставил колени пошире, давая мне встать ближе; я прижалась к его ягодицам, спине, плечам, его голова легла мне на грудь. Крылья взмахнули, окутав меня на миг; их бархатистая ласка оставила у меня на коже мерцающую россыпь красок. Запустив пальцы в волосы Никки, я пробралась сквозь их теплую массу до затылка, чтобы почувствовать жар его тела. Потом, зажав его волосы в горсти, я оттянула голову назад, как за ручку, обнажив безупречный выгиб шеи. Прямо передо мной оказались карие глаза, приоткрытые навстречу мне губы.
Тот мерзкий незнакомец попытался в какой-то миг проглянуть сквозь Никку, вложить в добрые глаза свою зависть и злость, но я держала стража за волосы, запрокинув голову для поцелуя, а Дойл стягивал ему запястья будто черной веревкой. Диан-кехт опоздала со своей борьбой. Я поцеловала Никку и ощутила, как сила льется из моих губ ему в рот. Словно само мое дыхание было волшебством, и я вдохнула его в рот Никки одним долгим, прерывистым вздохом.
Крылья Никки сомкнулись вокруг меня бархатной пеленой, мягкой и опутывающей, удерживающей на месте, потому что я боялась их раздвинуть, боялась порвать. Никка дрожал под моими губами, и крылья дрожали тоже, крошечные частички цветной пыльцы сыпались на меня сухим дождем. Сила пошла на убыль, и когда она исчезла, Никка впился в меня губами. Крылья смыкались вокруг меня объятием более нежным, чем прикосновение мысли, и снова распахивались, и с каждым взмахом крыльев на меня просыпался сияющий водопад пыльцы.
Я вся отдалась этому поцелую, трепещущим крыльям, бархатной ласке осыпающейся пыльцы – и увидела Никку посреди пестрящего летними цветами луга. Стояла ночь, но Никка сиял так ярко, что цветы раскрывали головки ему навстречу, словно навстречу солнцу. И вдруг воздух наполнили феи-крошки – не несколько десятков, как мне случалось видеть, а сотни. Словно разверзлась земля и выбросила их в небо. И тут я поняла, что это были цветы; что цветы отрастили крылья и взлетели в небеса.
Никка поднялся в воздух, словно взбежал по верхушкам травинок, – и я поняла, что он летит, летит к облаку фей.
А потом я как будто провалилась опять в свое тело. Я так и стояла, прижавшись к Никке, одной рукой вцепившись ему в волосы, но смотрела я в лицо Дойлу. Его глаза широко открылись, и он начал что-то говорить, но было поздно. Ко мне он не притрагивался, но он прикасался к Никке, как и я.
Меня окружала ночь, и лес стоял вокруг, где я никогда не бывала. Надо мной крышей нависал огромный дуб, его коренастый перевитый ствол был размером с дом, а ветви обнажены, как в пору позднего листопада. Я почему-то знала, что дерево живое, только уснуло, готовясь к морозной зиме. Вдруг древесную кору прорезал тонкий луч света, он стал шире, и я поняла, что это открывается дверь – дверь внутри ствола. Вместе с потоком золотистого света во тьму пролилась музыка, кто-то в черном плаще появился в двери, шагнул в осеннюю ночь, и дверь закрылась за ним. Ночь показалась еще темнее, словно свет меня ослепил. Незнакомец откинул капюшон, и я узнала Дойла – он вглядывался сквозь ветви в холодные звезды над головой. Тени по обе стороны от дерева вдруг сгустились, потом задвигались, обрели форму, повернулись и уставились на меня горящими глазами – красными и зелеными. Они оскалили пасти, полные кинжальных клыков, а потом одна за другой вытянули к небу огромные черные морды и залаяли. Дойл стоял во мраке, слушая эту жуткую музыку, и улыбался.
Я услышала голос Холода, далекий как сон:
– Мередит, ты слышишь меня, Мередит?
Я хотела сказать 'да', но забыла, как это – говорить. Забыла, где я. На летнем лугу, в облаке пестрых крыльев, – или в ночи, пронзенной лаем гончих? Или я стою, прижавшись к Никке, и смотрю Дойлу в изумленные глаза? Где я? И где я хочу быть?
Последний вопрос был полегче. Я хотела быть в своей спальне. Хотела ответить встревоженному голосу Холода. И стоило мне только это подумать, как я оказалась в спальне. Я шагнула прочь от Никки, так и стоявшего на коленях на полу. Дойл, пошатнувшись, попятился к стене. Никка упал на четвереньки, едва удержавшись, чтобы не рухнуть ничком.
– Мерри, – с трудом выдохнул Дойл. Произошедшее словно обессилило их обоих. А тогда, с Холодом и Мэви, без сил осталась я. Я повернулась к Холоду – он смотрел на меня со смесью страха и восторга.
– Теперь я себя усталой не чувствую, – сказала я ему и шагнула вперед, оставив Дойла с Никкой в изнеможении валяться на полу, ловя ртом воздух.
Холод от меня попятился, явно мало что соображая, потому что забился между кроватью и туалетным столиком, сам себя загнав в ловушку. Он снова и снова качал головой:
– Глянь на себя, Мередит, посмотри на себя! – Он показал на зеркало.
Первое, что я увидела, – это краски. Кожа у меня покрылась бежевыми, розовыми, лиловыми, фиолетовыми полосами и еще белыми, но белое терялось на моей сияющей белизне. По бокам струились красновато-коричневые ленты, похожие на засохшую кровь. На плечах и на ногах переливались зелено- голубые, очерченные черным и желтым круги, а по краю шел мазок синевы такой сверкающей, что казалось, будто он сейчас запляшет, играя светом, по икрам и плечам. Моя магия была в силе, и кожа сияла словно жемчужина с заключенной внутри нее свечой, но цветные пылинки действовали как призмы, и магия вспыхивала в каждой капле цвета, так что за мной тянулся радужный шлейф, будто крылья Никки распустились у меня за спиной. Глаза мои горели трехцветным огнем – расплавленное золото, нефритовая зелень и изумруд ярче всех драгоценностей мира. Но сейчас цветные кольца не просто светились, нет, – каждый цвет пылал костром, словно глаза выбрасывали языки пламени. Я вспомнила золотые и зеленые отсветы, полыхавшие, когда я занималась любовью с Никкой и Шалфеем, и поняла, что именно так должны были выглядеть тогда мои глаза: цветное пламя, перетекающее из цвета в цвет, как в настоящем костре, – неутихающая, непрестанная смена красок. Я застыла у зеркала, вытянувшись на носочках, чтобы рассмотреть все поближе, и поняла, что стою точно как Шалфей немного раньше. Волосы у меня сияли рубинами, но сегодня словно каждая прядь горела отдельным огнем, и волосы пылали у лица и ласкали плечи.
Мне случалось видеть себя в сиянии магии, но такой – никогда. Этой ночью я буквально горела силой.
– Я тебе не нужен, Мерри, – сказал Холод. – Я не родился сидхе, я не могу быть консортом богини.
