Шолто протянул мне руку со своего скакуна, и я, помедлив, протянула руку ему, другой цепляясь за гриву своей лошади. Едва наши пальцы соприкоснулись, я немного пришла в себя. И поняла, в чем состоит истинная опасность для охотника – здесь рискуешь забыться. Можно забыть все, кроме праведной мести, и всю жизнь до конца вслушиваться в слова, что слетают с губ смертных – или бессмертных. Клятвопреступники, убийцы родичей, предатели... Как много тех, кого дулжно наказать! Такая жизнь куда проще, чем та, что я вела прежде. Вечно скакать, жить только разрушением, и не делать иного выбора. Всадников Дикой охоты часто считают пруклятыми, но мне теперь было ясно, что сами всадники, мчавшиеся в небе сотни лет назад, думали о себе по-другому. Они оставались с охотой, потому что так хотели, потому что мчаться в небе им нравилось больше, чем возвращаться домой.
Рука Шолто в моей руке напоминала, что у меня есть причины не дать охоте увлечь меня насовсем. Я впервые вспомнила о детях, которых я ношу, впервые с той минуты, как исчезли потолок и стены больничной палаты. Но мысль была отстраненной, она меня не напугала. Меня не пугало, что я могу погибнуть этой ночью и дети погибнут вместе со мной. Мне казалось, будто я неуязвима, и одновременно думалось – ничто, совершенно ничто не имеет значения по сравнению с местью.
Мерный бег лошадей то подымал, то опускал наши соединенные руки. Шолто сжимал мою ладонь. Он смотрел на меня горящими золотисто-желтым огнем глазами, но и тревога светилась в них. Он был царем слуа – последней Дикой охоты в стране фейри. Он и раньше бывал охотником; может, его охота не была такой волшебной, но все равно он познал сладость мщения. Он знал простоту, что несет охота, ее соблазнительный шепот.
Рука Шолто и его взгляд отдернули меня от пропасти. Его прикосновение дало мне остаться собой. И какой-то частью своего существа я об этом пожалела – потому что с вернувшейся памятью вернулось горе. Ба, Холод, отец, ранение Дойла... столько смертей, столько потерь, и сколько будет еще впереди! Вот в чем истинный ужас любви: можно любить всем сердцем, всей душой – и потерять и сердце, и душу.
Мы устремились к земле потоком света, отбрасывая тени на землю под собой, словно огромный магический самолет. Но мы не коснулись земли, как сделал бы самолет, мы понеслись над ней на бреющем полете. Над верхушками деревьев, над полями. Звери бросились врассыпную с нашего пути. Я почувствовала, как дрогнули гончие, захотев пуститься следом, но Шолто сказал всего одно слово, и они остались с нами. Не за кроликами мы гонимся нынче.
Сверкнул белый блик, и кто-то куда крупнее кролика метнулся через поле. Белый олень убегал от нас, как все звери. Я едва не позвала его по имени, но если бы он на мой зов даже не повернул величественной, украшенной короной рогов головы, мое сердце разбилось бы еще раз. А потом он пропал во тьме, потерянный для меня так же верно, как Ба.
Показались холмы-ситхены, и мы помчались к ним. Если снаружи и ждала стража, то никто не показался. Неужели нас не заметили? Или слишком испугались и решили не привлекать к себе внимания?
Перед нами возвышался холм Благих. Я успела задуматься, как мы попадем внутрь. Я забыла, что настоящая охота, ведомая праведной целью, не знает преград. Мы полетели к холму, и наши кони и собаки даже не замедлили бег. Они знали, что путь откроется, и он открылся. Я успела ощутить наложенные на дверь чары и поняла, что кто-то внутри запечатал вход сильнейшим из доступных заклятий. Может, там ждали нападения со стороны нашего двора? Боялись, что королева отомстит за изнасилование своей племянницы? Я подумала об этом отстраненно, словно не о себе. Я видела, как разрушились чары – тем уголком чуть позади глаз, где рождаются видения. Только что чары горели золотом, и вдруг опали, словно лепестки огромного цветка, открывая нам путь к сердцевине. Сверкающие двери растворились, брызнув теплым желтым светом, и наше белое свечение влилось в золотой блеск. Мы были внутри.
Глава седьмая
Мы влетели в большой зал, где всего несколько часов назад толпились репортеры, фотографы и полицейские. Сейчас там занимались уборкой брауни, левитируя столы и стулья и закручивая смерчиками мелкий мусор. Уборщики уставились на нас большими глазами, и на миг сердце у меня так сжалось, что я не могла вздохнуть. Неужели они нападут на нас, так же, как Ба? Но ни один из них не поднял руки, не швырнул в нас даже пыльной тряпкой. А в следующий миг мы уже пролетели дальше, и казавшаяся слишком маленькой для наших лошадей дверь стала вдруг как раз достаточно широкой. Ситхен, волшебный холм, подстраивался к нам.
Но за дверью нас ждала мощная стена из шипастых роз. Шипы размером с кинжал были направлены на нас, а розы цвели, наполняя воздух пьянящим ароматом. Красивый оборонительный рубеж – такой типичный для Благих!
Я ждала, что нам придется остановиться, но правая стена с каменным скрежетом отъехала в сторону. Ситхен расширил проход – и не на дюйм-другой, а на длину лошади, и прекрасные и смертельные лозы рухнули вниз, как самые обычные плетистые розы, лишенные вдруг опоры. Вся тяжелая масса шипов упала на пол, и в звенящей тишине, последовавшей за скрежетом камня, я расслышала вопли охраны, погребенной под колючим одеялом.
Из-под шипов густо и оранжево полыхнуло пламя, обдав нас жаром, но пламя преуспело не больше, чем недавний мороз. Я ощутила жар, но он меня не задел. Пламя рассыпалось бессильными искрами, отогнулось языками в стороны, в пустоту – словно само пламя предпочло отвернуть, чем ударить в нас.
Мы неслись сквозь цветные мраморные залы, украшенные серебром и золотом. Мне смутно помнилось, как тем же путем нес меня лорд Хью, когда со своими единомышленниками-придворными, желавшими видеть меня своей королевой, вызволил меня из опочивальни Тараниса. В том путешествии у меня было время рассмотреть эти залы, восхититься их красотой и подумать, что они не подходят божествам природы. Не должны деревья и цветы в наших холмах, сколь угодно прекрасные и восхитительные, быть сделаны из камня и металла. Они должны жить.
Впереди по коридору появились две шеренги стражей. В последнюю нашу встречу они были одеты в современные костюмы-тройки, чтобы не смущать людей-журналистов. Теперь же на них были мундиры – вот еще одна условность, которую Таранис свято соблюдал, в отличие от Андаис. Рубашки и штаны на стражах были всех цветов радуги, да и более современная расцветка встречалась, но поверх обычной одежды красовались накидки на манер мушкетерских – со стилизованным изображением пламени, горящего на красно-оранжевом фоне. И все контуры вышиты золотой нитью. Когда-то Таранису приносили жертвы, сжигая людей заживо. Не часто, но случалось. Мне всегда казалось интересным, что Таранис своим гербом выбрал огонь, а не молнию.
Стражи начали стрелять из луков, но стрелы отворачивали в сторону, словно под мощным порывом ветра, и попадали в стены, и близко не долетая до нас. Я заметила на некоторых лицах страх и снова ощутила вспышку свирепой радости.
Шолто поравнялся со мной – коридор оказался вдруг достаточно широким. У наших ног клубились псы, в спины нам дышали неоседланные лошади, и рвались вперед бесформенные создания, что вились и толкались у нас в арьергарде. Я ощутила, как раздался потолок – словно над нами теперь было небо, достаточно просторное, чтобы сияющие белизной слуа взнеслись над нами горой сверкающих кошмаров.
Кто-то из стражи побежал, не выдержав нервного напряжения. Двое упали на колени, повредившись рассудком. Остальные применили руки власти. Серебристые вспышки бессильно упали далеко от нас, разряд желтой молнии вильнул назад, как прежде огонь. Магия словно не могла нас коснуться. Цвета, формы, иллюзии, реальность – в нас швыряли все. Перед нами стояли великие воины Благого двора, они сражались в полную силу, но нам ничто не могло повредить. Даже замедлить наш бег не могло ничто.
Мы перепрыгнули цепь стражи, словно изгородь. Кто-то взмахнул мечом, который не светился магией. Меч резнул по ноге одного из наших псов, потекла кровь. От холодного железа в стране фейри защиты нет.
Раненая собака отпала от охоты, за ней повернула одна из лошадей без всадника. Я бы остановилась, наверное, но Шолто пришпорил коня, и моя лошадь прыгнула за ним. Когда мрамор стен в очередной раз поменял цвет – на розовый с золотыми прожилками, – к нам присоединился еще один всадник. Страж, который ранил собаку, сидел теперь на коне. Конь немного изменился: глаза его наполнились желтым светом, копыта оказались позолочены. Глаза коня были такие же желтые, как волосы всадника, а золото копыт перекликалось с цветом его глаз. Дэйси, припомнила я имя Благого. Дэйси Золотой. Зубами конь
