— Да что там, сам Путин в любви объяснился...
— Это когда он мне орден в Кремле вручал... Он же меня тогда спас — на глазах у почтенной публики. Я в то время очень серьезно заболела. Начались у меня падения — ни с того ни с сего, ничего не болит — и вдруг упала.
И тут меня вызывают в Кремль. Идем вместе с сестрой. И вот я на ковровой дорожке — и раз — падаю прямо на президента. Он подхватил за руку, сильный — удержал. А никто ничего не заметил — у меня в руках букет был. Он вышел, провел рукой по плечу и надел этот орден. И обратно я уже резво побежала. А позже, когда раздали шампанское, подошел к нам. Я встала, говорю: «Знаете, как я вас люблю». А он мне: «А если бы вы знали, как я вас люблю!» Через некоторое время загремела в больницу. А с Путиным больше мы не встречались.
Про коммунизм и валенки с галошами
— А правда, что «Печки-лавочки» Шукшин писал на вас?
— Ну да, откровенно. Знал об этом Тихонов, знала я, знали мои подруги. И когда приехали в экспедицию снимать фильм «Русское поле», поставили чемоданы — «Мордюкова, к телефону!». Я подхожу — это Василий. «Нонна, помнишь, я говорил тебе про картину “Печки-лавочки”? Так я уже запустился». Я говорю: «Вася, ты меня ранил, ты меня просто прострелил! Я для тебя на край света! Но тут же главная роль — ни одного кадра без меня нету. Это мне если приехать — всю съемочную группу останавливать надо. А ты знаешь, как дорого стоит фильм».
И он на эту роль жену Лиду взял. Она тогда только недавно родила, еще не совсем оправилась, полноватая была. Но у нее типаж народный, и актриса она хорошая. Они очень друг другу подошли.
Да, теперь-то я все про себя поняла: зря у меня так сложилась судьба, что никто не посвятил мне свою профессию. Надо было больше играть. После «Молодой гвардии» нас тринадцать лет не снимали. Сколько было простоев — по три-четыре года без работы.
— На наш взгляд, фильм «Комиссар» — один из самых значительных и поворотных в вашей актерской судьбе. И мы абсолютно уверены — без Мордюковой он не поднялся бы на такую высоту. Попадание — в яблочко.
— Режиссер Александр Аскольдов самолично дал интервью: мол, я до такой степени был уверен, что роль комиссара будет играть Мордюкова, что, когда писал сценарий, все время слышал ее голос. Хотя ни разу не видел в жизни, был с ней незнаком. Он такое нагромоздил про тембр голоса! И вообще она, говорит, была со мной все время, пока работал над сценарием. Очень тяжелые съемки были. Роль такая сложная, нервная. Трудная роль по вживанию. А тут еще за сына беспокоилась — как он дома без материнского присмотра?
— Вы сжились с героиней, когда играли?
— А как же. Ты ведь эту судьбу через себя по каждому капилляру пропустить должна. Иной раз так выложишься — света не чуешь. Как будто свое сердце вырываешь.
— Честно говоря, мы, как родители двоих детей, не могли без слез смотреть, как героиня ребенка оставила...
— Ну, она же узнала этих людей, которым сына оставляла: видела, как малышей любят, как дети танцуют, как они прячутся во время опасности, она думала — и он тоже будет прятаться... Просто тогда — особенно для коммунистов — долг был выше собственных интересов, это чувство культивировали и пестовали. Я играла с полной искренностью, помня таких коммунистов, как моя мама, как мой отец. Мама моя была ярая коммунистка. Ее все на укрепление колхозов посылали. Не смотрели, что семья большая — а нас шестеро у нее было. Надо — значит, надо. И ничего для себя лично никогда не получала — обуть-одеть было нечего. Она все мечтала: «Вот куплю валенки с галошами, съезжу на курорт — и заживем!» Про валенки с галошами — это мы понимали, а что за «курорт» такой, с чем его едят — да Бог его знает! В войну партизан у себя прятала — это с оравой-то ребятишек! Вот такая была наша мама! Она была настоящая, честная коммунистка, как эта Клавдия, которую я играла в «Комиссаре».
— А для вас лично долг выше, чем все остальное?
— Если бы у меня были внуки, я бы заткнула их в детский садик, а сама бы на работу. Я всегда была горячая на дело. Бывало, приезжает машина, чтобы отвезти на съемки, скажет водитель — вот никогда не видел такой дисциплинированной. Я минута в минуту, никогда не опаздываю.
— Ужасно, что фильм «Комиссар» — такой шедевр — десятилетия пролежал на полке.
— Аскольдов за картину проливал кровь двадцать лет. По всем инстанциям ходил. И никто не хотел брать на себя ответственность выпускать ее на экран. Тогда в один из международных фестивалей на секунду опустела сцена — ушел оратор, иностранец — и выходит Александр Яковлевич. И рассказывает все про картину. В Доме кино паника, скандал. И на следующий день устроили просмотр. Смотрели, затаив дыхание, и аплодировали фильму стоя. Только после этого картину выпустили на экран. Ее затребовали все страны.
Депардье с гаечным ключом
— Последний раз вы снимались в фильме Дениса Евстигнеева «Мама»?
— Сценарий был слабоватый, зато мысль социальная хорошая — мать хочет детей в кучку собрать. И актеры собрались замечательные: Меньшиков, Машков, Женя Миронов. Олег Меньшиков с юмором человек, смешливый и очень милый. Он меня один раз в прямом смысле с ног свалил на съемках. Снимали зимний эпизод, в пургу. Когда выезжали — было более-менее тепло. Поэтому как следует не оделись — ни теплых штанов, ни кофт. Я в телогрейке, а у Олега пальто не пальто, рубаха не рубаха, зипунчик какой-то без подкладки, с короткими рукавами, чтобы больше на подростка смахивал. Ботинки морские, очень тонкие и холодные.
А съемки затянулись, как это обычно бывает. Двенадцать часов ночи. Ветродуй включили — вьюга воет, щепки летят, кусочки льда. Я чувствую, кажется, одна щека уже совсем отморожена. Мочи никакой нет. Олег сам по себе худенький — а тут и вовсе как синичка подсиненная: руки синие-синие, как култышки стали. Губ нету — синим шнурком. Думаю, может, это манекен? Бывают же такие случаи, когда во время репетиции манекен ставят вместо актера.
Он не он — а просто изо льда вылепленный — глаза застыли на месте, а челюсть, смотрю, шевелится. Говорит чего-то. Я к нему наклонилась, а он: «Ну что, Нонна Викторовна, нравится вам быть артисткой?» А я смешливая — так и упала — вместе с ребенком, которого на руках держала. И все подскочили меня поднимать, только он не мог — сам до смерти хохотал.
— Новых предложений с тех пор не было?
— Меня все этим вопросом донимают. Недавно одна журналистка с телевидения пристала. А где сниматься-то? Сценариев хороших нет. Один, помню, принесли, там все шло к тому, что партнером моим должен был быть этот, как его, Портье-Депардье.
Я по роли — сантехник. Как будто по путевке приехала в Париж и там увидела ихнего сантехника — а у него чего-то там не получается. И вот она чего-то там вертнула, как обычно положено главному исполнителю — он же всегда лучший, — и утерла нос французу. И там у них с Депардье якобы даже любовная история начинается! Ну нету сценария, нечего играть. Что ж я, возьмусь за такое, только чтобы в Париж съездить? Была я там. И в Америке была, и еще много где. Я и так могу съездить в Париж. На фестиваль какой-нибудь присоседюсь.
Режиссеры наши растерялись и стали подражать, а неизвестно кому. А картины гасли и гасли.
Так вот та журналистка спрашивает: а почему не снимаетесь в мыльных фильмах? Вот Людмила Гурченко, знаменитая артистка, бандитку, говорят, какую-то сыграла. Другие примеры приводить начала. Я отвечаю, отвечаю, и потом она меня все-таки доводит, и я кричу: «Потому что актеры голые и босые, им деньги надо на лекарства зарабатывать! Шесть тысяч в месяц на таблетки надо!» Вот так скажешь, а потом
