без него и т. д. и т. д. Не все из того, что на первый взгляд кажется абсолютно верным, имеет самостоятельное бытие (оно может быть лишь отдельным моментом некоего большего целого), и не все выведенные из такого бытия положения справедливы.
Очень важные истины, но только сейчас к их пониманию подходил бедный Изидор, совершенно не знавший себя как человека. Вскоре ему предстояло узнать себя, и можно с уверенностью сказать, что лучше бы ему было умереть задолго до того. Те самые ошибки, о которых он так активно размышлял, шли еще и оттого, что кое-кто не видит, что все качества (даже такие, казалось бы, исключительно временные, как звуки, ароматы, вонь и т. п.) имеют также пространственную составляющую, только более слабую по сравнению с другими, заполняющими поле зрения и реальное пространство, как, например, прикосновения, цвета (вкус представляет собой нечто среднее), и что они более точно, однозначно локализованы в пространстве. Впрочем, с точки зрения самого существования (ЕС) они не являются необходимыми, и поэтому Изидор называл их «избыточными качествами» — для восприятия (ЕС) необходимо только прикосновение — а) внутреннее, в котором «собость» самости дана ей (вернее «самособость») — ощущения внутренних органов (более или менее точно локализованые мышечные, суставные и т. п. ощущения, наверняка аналогичные тем, которые испытывает амеба, разве что, может, немного более однородные) и б) внешнее, в котором (ЕС) отграничивается от остального мира. Именно поэтому последнюю разновидность прикосновения Изидор называл дуальным граничным качеством, а в целом обе разновидности прикосновения — основным качеством.
К упомянутым заблуждениям следует добавить еще и то, что самость без наполняющих ее качеств существовать не может, ибо это суть два несамостоятельных момента одного и того же явления. Все это иллюзии и фикции, в определенном смысле неизбежные на низшем уровне онтологических исследований, ибо возникают они из неизбежных в философском или точнее — общеонтологическом (экзистенциальном) смысле особенностей. Из-за подобных заблуждений о независимости духа от тела каждый может подумать, что и он мог бы быть чем-то вроде «чистой самости», «чистого сознания» [в сущности, термин этот неточен, а был взят он у Гуссерля и использовался Вендзеевским единственно как сокращение — точным является только понятие длительности самой для себя как таковой = (АД)], кем-то совершенно другим — тем клопом, которого он сам раздавил пятнадцать лет тому назад в отеле «Эльдорадо» в Венеции, Наполеоном I или последним на земном шаре позвоночным — черт знает кем.
Вот и неправда: это — одна из фундаментальных иллюзий, устранение которой является первым маленьким шажком на пути пусть частичного (т. к. абсолютное — абсолютно невозможно), но снятия покрова тайны с сущности, а далее и с существования. Организм возникает во времени и пространстве из миллиардов других организмов, которые теряют свою свободу ради общества, а этому обществу большое слияние частей дает в результате общую саму-для-себя длительность = (АД), то же самое и личность — это та длительность, которая о себе может сказать «я» (это простые, не подлежащие дефиниции факты), связанная именно в э т о т (а не «с э т и м») комплекс качеств, а не в какой-либо другой, с именно таким р а з и н а в с е г д а ходом развития и чье понимание «я», того «я», которое для себя, «изнутри» актуально, она не смогла бы употребить в отношении никакой другой комбинации качеств (т. е. «истории жизни»).
Можно сказать, что это — переживание гуссерлевской «эпохе» непосредственно, живьем, весь мир сведен к одному сознанию — и не в качестве общего понятийного решения, а как применение к одной актуальной самости (разве мы в сущности не находимся всегда в таком «разграничении» — в этом заключена определенная доза идеализма, которая должна иметь место в истинной реалистической системе), тогда это так же актуально, leiblich gegenwartig[132], как и боль в лодыжке, вид или запах розы или, например, воспоминание о какой-нибудь p a p o j k i e. Но и это не выразит всей глубины этой самой удивительной из перемен. Собственно говоря, не противоречит ли это переживание (а сомневаться в нем — значит, сомневаться в реальности такого ряда, как видение данного цвета, ощущение данного вкуса) тому, что все может быть сведено к следствиям непосредственно данных качеств? Но опять-таки, если не стремиться к такому сведению, тому единственному, что дает относительное успокоение людям, подвешенным на мысли над бездонной пучиной Бытия, то можно просто неожиданно скатиться к здравому смыслу и «финита» — оказаться там, куда опошляющее откровение, то, которое только что пережил Изидор, сразу же, без малейших раздумий, может вытолкнуть «смельчака». Ибо, «милостивые государи и милостивые государыни», как только принято понятие «акта» как чего-то такого, что не подпадает под понятие комбинации качеств, тотчас же открывается путь к любому количеству качественно различных и не сводимых друг к другу «типов сознания» — каждое ощущение, каждый малейший трепет — это новый тип, и так мы можем скатиться к здравому смыслу, лишь в общих чертах различая внутренние состояния и внешние объекты, заново выводя на сцену все те проблемы, с которыми долгие века возилась философия и которых в качестве «шайнпроблем» (Scheinproblem[133]) терпеть не может спокойный здравый смысл.
Множа несводимые виды сознания, мы можем пойти дальше здравого смысла, в котором, для того чтобы жизнь была возможна, возникают определенные обобщения (впечатления, ощущения, представления, воспоминания), и станем каждое новое «событьице-атом» считать чем-то новым, новой «реальностью» a la Хвистек. Но тогда нам придется вообще отказаться от описания и прежде всего оставить философию в покое, потому что текучесть и многообразие существования абсолютно невозможно впихнуть ни в какую из систем понятий. Однако этому на каждом шагу противоречит сходство и единство существования, во всем своем многообразии проявляющегося в одно время и на одном пространстве. А потому — долой все плюралистические россказни и утверждения, будто все можно описать только «в общих чертах»: через устранение излишнего и произвольного и приведение к единой системе с минимальным количеством обязательных понятий — вот путь перевода терминов из одного подхода в другой, и хороший пример здесь дает нам наука.
А тогда, что называется, «к делу!» или «ну же!» (прекрасные восклицания!), ну, Изидорчик — пока еще, пока все впереди, только не надо опаздывать, иначе черти поберут и тебя и твой Гауптверк. Момент откровения, происходит редкостное в наши дни чудо — так давайте же анализировать, терзать себя и других. Как здесь раздвоиться — у Хвистека на это существуют прекрасные рецепты: множащийся наблюдатель и номерочки действительности, к которым он перескакивает — aber wie macht das?[134] Псякрев! — за самый пупок проблему никогда не ухватить.
1.7
A стало быть, и дальше все остается вроде бы таким, каким было, и все же, и все же... Эту фразу повторяют в таких случаях до тошноты...[135] Все изменилось до неузнаваемости в буквальном, а не в переносном смысле, не изменившись в то же самое время ни на волосок, ни на единое шевеление электрона.
И снова это вечное (где?) сравнение с гуссерлевской «эпохе», с этим ненавидимым логистиками — учениками Хвистека — феноменологическим Einstellung[136]’ом — до того момента, когда неожиданно начнет действовать принятый кокаин, до момента завершения полового акта и тому подобных резких изменений мировоззрения. Ничто не поможет — уже показалось лицо кретинистого читателя, оно морщится от скуки и отвращения. Погоди, котик, может, ты еще немножко отглупеешь, может, когда-нибудь тебе поможет то, что сейчас ты немножко преодолеешь себя, глупышка, не отворачивайся заранее — еще будет и то, что тебе, стерва сраная, нравится.
Сам момент с м о т р е н и я с о с т о р о н ы н а в е с ь м и р и н а с е б я в т о м ч и с л е невозможно понять в псевдохудожественных, в романтических измерениях. Об этом можно было б написать стихи, кабы был талант (как подумаешь, какие таланты были у скамандритов и как они погубили их из-за интеллектуальной небрежности и пустой траты времени на глупости, просто плакать хочется), но равным образом хорошо в абстрагировании от п о н я т и й н о г о м а т е р и а л а стихотворения написать прелюдию, «формистическую, а то и стрефическую картинку» (все годится), вылепить, а то и выковать статуэтку и т. п., но тогда это было бы уже не то же самое, это было бы «набрасывание смягчающего покрова красоты на жаркий огонь вечных тайн», как говорил Надразил Живелович, отдыхая от бизнеса на
