– Прямехонько к нему. И вот, если бы ты видел, Виллац. Стоило посмотреть, скажу тебе.
– Что же, ты налетел на него? Ты его вздул?
– Вздул? И добился своего. Он, наконец, признался во всем: как он тащил у меня все, что плохо лежало. Господи, Боже мой, он мне наговорил столько, что я мог бы притянуть его к суду, но я этого не сделал.
Виллац постоял некоторое время молча. Ему хотелось уйти от Юлия, но от него нелегко было отделаться. Не уйти ли без дальнейших околичностей?
– Да?.. Ну, прощай, – сказал он.
– Что же ты уходишь? – закричал ему вслед Юлий.– Разве мы не пойдем на берег?
– Нет.
– А мою козу не хочешь посмотреть? У меня есть губная гармоника.
Юлий не получил ответа. Он стоял с минуту, смотря вслед Виллацу, быстро направлявшемуся по дороге к Готфриду. Он хотел было позвать его, но потом раздумал и пошел домой.
Готфрид был такой же тщедушный и большеглазый, как и прежде. Виллац застал его стоящим в дверях. Они поздоровались друг с другом, но Готфрид смущался, разговаривая с богатым мальчиком, и разговор не клеился. Да, все эти старые товарищи стали теперь малоинтересны: Виллац перерос их, опередил их, разочаровался в них. Готфрид был еще лучшим из них, несмотря на то, что он говорил тихо и мягко; но он продолжал стоять в дверях, когда другой человек, может быть, хочет войти в дом. Должно быть, Готфрид не понимал этого.
– Мне захотелось пройтись, – сказал Виллац.– Устал от верховой езды.
– Мы несколько раз видели, как ты проезжал мимо, – отвечал Готфрид, радуясь, что видел это.
– Да, я проезжал несколько раз. Это моя собственная лошадь.
– Да.
– Ты знал это? – спросил Виллац. Ему стало неприятно, что он похвастал.
– Да, отец слышал.
– Нельзя ли напиться воды? – спросил Виллац, заглядывая в сени.
– В кухне есть вода, – ответил Готфрид и вошел в курные сени.
Это были совершенно темные сени без окон; тут же помещались козы. Готфрид подал Виллацу воды в деревянном ковше. Никогда Виллацу до того времени не приходилось пить из деревянного ковша, края были толстые; он не привык пить таким образом, и вода текла ему на платье; да ему, впрочем, не очень хотелось пить.
– А отец и мать дома? – спросил он, снова выходя из сеней.
– Да, мать дома.
Странная манера была у Готфрида становиться прямо перед человеком в дверях. Виллац не обратил бы на это внимания, если бы не вспомнил, что в доме жила маленькая девочка, впрочем, уж не очень она маленькая. Она всегда ходила, опустив глаза, а глаза у нее были синие.
Наконец вышла мать Готфрида, поклонилась и пригласила войти.
– Видите ли, я поручила Готфриду задержать вас на дворе, пока я не подотру полы, – сказала она.– У нас был беспорядок.
Виллац вошел; пол был мокрый, его только что вымыли. Но в избе не было никого, кроме трех ребятишек. Изба была темная. Виллац отказался от кофе и увел снова за собой Готфрида.
– Я почти что помню ее, – начал он.– Но сестры твоей нет дома?
– Паулины? Она ушла в лавку.
– Она, должно быть, сравнялась с тобой ростом?
– Да.
– Правда, что Юлий вздул тебя?
Готфрид несколько смутился. – Он не говорил, когда? – Только сказал, что отдул тебя.
– Но он не сказал, в который раз?
– Он только сказал будто ты что-то взял у него.
– А, вот когда! Молчание.
Виллац еще ничего не понимал и спросил:
– Что ты взял?
– Взял? Я только взял у него свою гармонику. Он забыл, что спрятал ее у себя.
– Он тебя вздул?
– Да.
– Тебе было больно?
– Нет.
– Он часто бьет тебя?
