– Как только попадусь ему, так и бьет.
Виллац не понимал, что это значит, но возмутился и спросил:
– Вот попытался бы он вздуть меня! Ты получил свою гармошку?
– Да. Только теперь он ее у меня отнял опять. Виллац смотрел на него.
– И. ты оставишь ее ему?
– Этого я не знаю. Попытаюсь вернуть ее.
– Добром у него не возьмешь!
– Он требует за нее два шиллинга.
– Два шиллинга? За твою собственную гармонику?
– Да, так говорит. Молчание.
Виллац стоял, готовясь к важному решению.
– Пойдем к Юлию, – пригласил он Готфрида. Готфрид пошел охотно: Виллац сознавал себя совсем взрослым.
Дело уладилось в одну минуту. Юлий увидал приближавшихся мальчиков и встретил их на дворе, держа губную гармонику в руках. Он тотчас же отдал ее и объявил, что взял ее, чтобы пошутить.
Молодые люди пошли своей дорогой; Готфрид притих от восхищения.
– Ты заметил, как он ее быстро вынес? – спросил он. Виллац бросил:
– Попробовал бы он помешкать!
Они стояли на дороге, где каждому надо было идти в свою сторону: но они не спешили: им не часто приходилось сходиться. Если Готфрид еще подождет немного, может подойти его сестра, и все пойдут вместе.
Виллац вынул свой перочинный нож и начал стругать ветку. Готфрид смотрел на ножичек; ему хотелось бы подержать его немного, пощупать. Вдруг Виллац складывает ножик и протягивает его Готфриду.
– Возьми этот ножик.
Готфрид никогда еще не испытывал такого восторга, у него закружилась голова, он не верил самому себе и взял ножик, говоря:
– Я могу подержать его?
– Я подарю его тебе. Он останется у тебя, когда я уеду.
Но Готфрид не понимал, с кем имел дело; он стоял в нерешительности; глаза у него стали еще больше.
– Нет, а разве ты не боишься? Ну, если отец спросит, где ножик?
– Да ведь этот нож мой, – воскликнул Виллац запальчиво.
Готфрид протянул руки и стал благодарить. И вот дорога исчезла из глаз; мысли унеслись куда-то далеко; он даже не слышал, как Виллац кричал ему:
– Смотри, вот идет Паулина!
Виллац был тоже очень взволнован: это было какое-то удивительное состояние. Паулина между тем подходила все ближе и ближе.
Виллац приосанился и сказал:
– Знаешь, Готфрид, я скоро начну бриться. Готфрид все еще витал где-то далеко и спросил:
– Зачем?
– Зачем? Разве не видишь? – ответил он, проводя по подбородку.
– А бриться не больно?
– Что делать. Ведь нельзя ходить небритым.
Вот и Паулина. Она худая, высокая, одетая во все черное: принарядилась, чтобы идти в лавку; в руках она несла по узлу; на ногах надеты деревянные башмаки, а глаза у нее точно созданы для того, чтобы быть вечно опущенными.
Если бы она вовремя позаботилась освободить руку, она могла бы поздороваться; но этого нельзя было сделать. И вот она останавливается перед ними. Виллац здоровается, и она отвечает ему. Но разговор не клеился, и девушка только изредка взглядывала на брата.
– Посмотри! – сказал Готфрид, и протянул нож с красивой ручкой.– Как ты думаешь, кто подарил мне его?
Паулина посмотрела на Виллаца и снова опустила глаза.
– Смотри, чтобы он не попал Юлию, – предупредил Виллац.
– Отец спрячет его, – ответил Готфрид.
– В таком случае, ты не можешь пользоваться им.
– Нет, иногда можно будет.
