взгляд и спросил:
— А как я на вас смотрю?
— Как хищник. Точно так же вы смотрели на меня в карете прошлой ночью. У меня сложилось впечатление, что тот в высшей степени странный инцидент в вашем кабинете прочно засел у вас в голове.
— Вы не ошиблись, — ответил он, скорее поняв, чем увидев, как ее лицо заливает румянец.
— Должна вам признаться, мне до сих пор неловко после того случая..
— Об этом я и хотел бы поговорить с вами, Либерти.
— Господи, неужели вы и впрямь намерены обсуждать эту тему? Если да, боюсь, я просто не вынесу конфуза. Я до сих пор удивляюсь, как позволила вам до такой степени вскружить мне голову, что я забыла о правилах приличия. Кстати, Дэрвуд, я тогда не шутила. Я бы не хотела ничем осложнять наш брак.
— Безусловно.
Ее рука по-прежнему покоилась в его ладони, и Дэрвуд, погладив запястье, нащупал пульс и прижал его большим пальцем.
— Я бы не хотел сейчас говорить об этом, хотя, уверяю вас, пока не пришел к окончательному мнению на сей счет. В данный же момент хотел бы поговорить о Ховарде.
Либерти замерла, как попавшая в силок птица.
— Не кажется ли вам, что сейчас это несколько неуместно, тем более если учесть, что мы с вами направляемся на церемонию бракосочетания?
— А по-моему, более подходящий момент даже трудно себе представить.
— Мне бы не хотелось обсуждать с вами мои отношения с Ховардом.
Дэрвуд сильнее сжал ей руку.
— Я от вас этого и не жду. Просто подумал, вам легче будет понять меня, если мы обсудим с вами мои отношения с ним.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила Либерти, высвобождая руку.
— А вам самой не приходило в голову, почему это я последние пятнадцать лет с таким завидным упорством прилагал усилия к его крушению?
— Я… а почему вы думаете, что Ховард мне ничего об этом не рассказывал?
— Он бы не посмел.
— А вы посмеете?
— Я так решил.
— А если я вам не поверю?
Дэрвуд на миг задумался. Что ж, у Либерти имеются все основания не верить ему. То, что он намеревался рассказать ей, бросало черную тень на человека, которого она на протяжении почти десяти лет привыкла считать своим защитником и благодетелем.
— Мне кажется, мы общаемся с вами на другом уровне, нежели остальные люди: я понимаю вас, вы понимаете меня. Знаете, это хорошее предзнаменование для нашего совместного будущего.
— Должна ли я воспринимать ваши слова как комплимент?
— Безусловно. Я редко говорю подобные вещи.
Либерти на мгновение задумалась.
— Почему-то я не могу избавиться от предчувствия, что мне не понравится то, что вы намерены сообщить, — произнесла она наконец.
— Это потому, что вы привыкли видеть в окружающем мире только хорошее, даже тогда, когда все, казалось бы, свидетельствует об обратном.
— Не смешите меня!
— Я вполне серьезен. Будь вы наделены хотя бы толикой здорового цинизма, заподозрили бы, что я и есть тот мерзавец, что угрожает вам.
— Но ведь это не так.
— Согласен. Но вам все равно следовало бы меня заподозрить.
— Вы противоречите самому себе.
— Просто я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. То, что я вам сейчас сообщу, — это довольно неприятная история о человеческой алчности и непорядочности. Я бы предпочел вообще не рассказывать ее вам, не будь убежден, что это позволит нам избежать целого ряда неприятных моментов в будущем.
— То есть вы намерены сообщить мне о Ховарде нечто ужасное? Я вас правильно поняла?
— Я намерен сказать вам всю правду. А она не слишком приятна.
— После того как вы показали мне его письмо, я была вынуждена сделать вывод, что он совсем не тот человек, каким я его привыкла считать.
От Эллиота не укрылась горечь в ее голосе. От этого ему неожиданно сделалось больно на душе.
— Разочарование всегда мучительно.
— У меня не было никого, кроме него, — ответила Либерти, глядя ему в глаза.
Это ее признание вселило в него еще большую решимость. Возможно, она любила Ренделла, но теперь ее верность и преданность должны всецело принадлежать ему, и никому другому. Ему нужна уверенность в том, что она никогда не предаст его. Эллиот нервно провел по лицу рукой, словно готовясь сказать горькую правду.
— Все началось, — произнес он, — зимой тысяча восемьсот тридцать пятого года. Я тогда учился в Оксфорде, и мой отец работал секретарем у Ренделла.
От Эллиота не укрылось, как Либерти тихо-тихо ахнула:
— Ваш отец работал у Ховарда?
— Именно. Как я вижу, он не счел нужным сообщить вам даже самые основные факты этой истории.
Было заметно, что слова даются Эллиоту с превеликим трудом. В тесном пространстве кареты Либерти едва ли не кожей ощущала исходившее от него напряжение. О чем Эллиот, разумеется, догадывался.
— По-видимому, так оно и есть. — Либерти застыла, сложив на коленях руки.
— Я сумел поступить в Оксфорд благодаря титулу. Семейство Дэрвудов — одно из древнейших в Англии. Однако, если бы не финансовая поддержка со стороны Ховарда, сам я никак не смог бы оплачивать учебу. И за это я ему благодарен.
— Это на него похоже. Ховард неизменно бывал щедр по отношению к тем, кто работал на него.
— Вот как? — вырвалось у Дэрвуда. В голосе его прозвучал неприкрытый сарказм.
— Представьте себе.
— Странно, к моему отцу он никогда не питал теплых чувств. Пока я учился в Оксфорде, мы с отцом регулярно обменивались письмами. Ховард, казалось, возлагал на него все новые и новые обязанности. К тому моменту, когда я окончил университет, отец стал личным секретарем Ренделла.
— Мне ничего об этом не известно.
— Судя по всему, Ренделл не торопился афишировать этот факт.
— Во всем остальном он был откровенен со мной. Так что я нахожу это несколько странным.
— И тем не менее вы наверняка поняли, что произошло нечто такое, что стало причиной наших с ним раздоров.
— Согласна.
— Вы когда-нибудь расспрашивали Ренделла об этом?
— Да.
— И он вам ничего не сказал?
— Отчего же. Он сказал, что между ним и вашей семьей нечто произошло, но подробности мне не известны. — Либерти нахмурилась. — Но почему он предпочел скрыть это от меня?
— Потому что вы бы его возненавидели. Эллиот выждал, пока до нее дойдет суть его слов.
— Мы все совершаем ошибки, — прошептала Либерти.
— Верно. Однако не все из нас совершают такие, из-за которых страдают другие люди. Как в истории царя Давида с Вирсавией, грех по масштабам превзошел свою первопричину.
— И это именно то, что случилось с вашей семьей?
Дэрвуд услышал в ее голосе ужас, чему был несказанно рад. Он опасался, что Либерти моментально посчитает его рассказ досужим домыслом. С другой стороны, она знала Ховарда, как никто другой. Если кому и суждено понять, до какого подлого, низкого вероломства мог опуститься этот человек, то только ей. Эллиот утешал себя тем, что Либерти наверняка в глубине души затаила на Ховарда обиду за то, что тот на протяжении десяти лет держал ее в качестве любовницы, упорно не желая узаконить их отношения. Вместо этого он, словно она была вещь, а не живой человек, завещал ее в супруги своему племяннику. Наверняка такое решение Ренделла ранило Либерти до глубины души и, как Эллиот понял, хотя и не без опоздания, подготовило ее к тому, чтобы узнать правду о своем бывшем благодетеле. Уже одно то, что прошлой ночью он застал ее в библиотеке Брэкстона, наводило на мысль, что Либерти готова воспринять это нелицеприятное известие.
— У Ховарда, — негромко произнес он, — был роман с женой одного инвестора. Женщина и ее супруг воспользовались этой историей, чтобы его шантажировать. Он же, разумеется, не мог позволить, чтобы об этом узнали его партнеры. Не мог допустить, чтобы они усомнились в здравомыслии человека, который ради замужней особы готов рисковать не только личным состоянием, но и собственной репутацией. Узнай они об этом, наверняка оставили бы его. Тогда Ховард потерял бы значительную часть своих капиталов, полученных им от инвесторов. Чтобы не дать разразиться публичному скандалу, он убедил своих самых близких друзей сделать небольшие инвестиции в дела этой супружеской пары. Ховард не только сам потерял изрядные суммы, но и был ответствен за то, что убытки понесли его друзья и деловые партнеры. Назревал скандал, грозивший ему полным финансовым крахом.
Карета остановилась в ожидании свободного проезда к Сент-Джеймс-сквер.
— Ховарду в срочном порядке требовалось переложить бремя ответственности на кого-нибудь. Он выбрал моего отца.
Либерти негромко ахнула:
— Не может быть! Ни за что не поверю, чтобы он был способен на такую низость!
— Это почему же? — поинтересовался Дэрвуд и в упор уставился на свою спутницу. Увидев в ее глазах боль, он тем не менее продолжил свой рассказ. — Но это, моя дорогая Либерти, еще не конец моей истории. После того как Ховард обвинил моего отца в незаконном присвоении средств, он уволил его — униженного, оскорбленного, опозоренного и без пенни в кармане. Моя мать, чтобы прокормить семью, подалась в прачки. Я в это время был в Оксфорде и узнал о происшедшем лишь несколько месяцев спустя. В одном из писем отец написал, что после многих лет безупречной службы Ховард отправил его на заслуженный отдых. Господи, какой я был идиот, что поверил в это! — воскликнул Дэрвуд и негромко, но крепко выругался.
— Откуда вам было знать?!
— Мне следовало знать! Я по наивности полагал, что Ховард Ренделл — человек безупречной репутации. Нелицеприятную правду я узнал гораздо
