XXIV
В больших городах существует мнение, что в маленьких городах почти не совершаются никакие важные события. Это, конечно, совершенно неправильный взгляд, так как ведь и там бывают банкротства, обманы, смерти и всякого рода скандалы, совершенно такие же, какие случаются и в большом свете. Конечно, местная газета не станет выпускать по этому поводу экстренных номеров, но и без этого всякая новость быстро распространяется от колодца по всему городу и достигает всех самых укромных уголков. Был ли в этом маленьком приморском городке хоть один чёловек, который не слышал бы ровно ничего об ограблении почтовой конторы? Разве только консул Ольсен мог ничего ещё не знать об этом, потому что такие важные люди обыкновенно долго лежат по утрам и часто даже завтракают в постели.
Но если в маленьких городах не бывает недостатка в крупных, выдающихся событиях, то не бывает также и недостатка в разнообразии таких событий. Не будь этого, такой факт, как ограбление почты, не мог бы так скоро перестать служить главной темой для всех разговоров в городе. Дольше всех занимался этим доктор, которому это давало возможность торжествовать победу над окончательно побитым судьбой почтмейстером. Однако всем скоро надоело слушать его разглагольствования по этому поводу.
Чем же это кончилось? Вернее, ничем. Предполагаемый преступник — был ли он старый или молодой, носил ли на лице маску и говорил ли по-английски — так и не был найден. Телеграфировали английскому пароходу, но он уже успел принять груз и ушёл из Норвегии. Вероятно, он уже находился на пути в какую-то английскую гавань. Телеграфировали, впрочем, и туда, даже сняты были показания с матросов, но это не привело ни к чему. Выяснилось, конечно, что на пароходе находился в то время Адольф Карлсен, норвежский матрос, сын кузнеца. Но он был женат в Англии и жил там постоянно, поэтому на английском судне он находился под защитой английского флага. Притом же капитан парохода был богобоязненный человек.
И второй штурман тоже оказался норвежцем, сыном почтмейстера из одного маленького городка. Он не был женат, имел превосходные свидетельства о своём поведении и, конечно, подозрение не могло бы его коснуться. Притом же отец наверное узнал бы его в проходе если бы это был он тогда. Но и относительно него дело обстояло так же, как и относительно Адольфа. Он также находился под защитой английского флага, который ни одного дня, ни одной минуты не стал бы покровительствовать преступнику! Это ведь известно всему свету. Итак, Адольф и второй штурман находились на английской службе, под защитой богобоязненного английского капитана, и о выдаче их не могло быть и речи.
Но отчего же ни тот, ни другой не навестили своих родителей, когда пароход пришёл в их родной город? Это был, конечно, очень щекотливый вопрос, но они дали на него вполне удовлетворительный ответ: они, видите ли, не хотели являться в свою родную семью с пустыми руками, а до сих пор им ещё ничего не удалось отложить из своего заработка. Вот причина такого странного поступка. Второй штурман даже призвал Бога в свидетели, что не раз он, по вечерам, бродил вокруг отцовского дома, заглядывал в окна, вздрагивая, когда слышал, как открывалась дверь, и складывал, как на молитву, руки, когда видел тень матери, падавшую на занавески. Он говорил с таким чувством, что даже суд был растроган, а это уже много значит!
Относительно матроса Адольфа были обнаружены довольно странные вещи. При осмотре его вещей и его самого оказалось, что всё его тело было сплошь татуировано самыми непристойными рисунками. Когда его спросили, где ему делали это, то он отвечал: «В Японии». Такая живопись сильно повредила ему во мнении следственного судьи, но обвинить его в ограблении почтовой конторы всё-таки было нельзя. Второй же штурман никаких татуировок на теле не имел, оно было совершенно чистое, и ничего подозрительного в его поведении не было обнаружено. Таким образом, дело об ограблении почтовой конторы кануло в воду. Но воры или один вор не так уже много получили при этом: семь или восемь тысяч крон в ценностях. Если их участвовало много в этом, то доля каждого оказывалась очень ничтожна, и пожалуй можно даже было порадоваться, что они ошиблись в расчёте.
Мало-помалу все толки об этом происшествии в городе затихли. Полицейский Карлсен не выказывал уже такого рвения в своих розысках преступников. Да оно и понятно. Ведь всё-таки тут был отчасти замешан его племянник и это не могло быть приятно ему. Да и начальник Карлсена не желал обострять из- за этого дела отношений с английским торговым судном, а вообще в городе хотели щадить кузнеца Карлсена, который был такой уважаемый человек и, конечно, заслуживал иметь лучших детей.
Бедный почтмейстер так близко принял к сердцу это событие, что его совершенно нельзя было узнать. Это был окончательно разбитый судьбой и подавленный человек с безумным взглядом и что-то шепчущими губами. Он был слишком самолюбив и не мог перенести ущерба и позора, которые обрушились на него в его профессии, хотя на самом деле ему нечего было так особенно огорчаться, так как сын его не сделал тут ничего дурного. Конечно, все жалели почтмейстера, и хотя он многим разумным людям надоедал раньше своими скучными метафизическими рассуждениями, но теперь все вспоминали только его благородные качества, забывая о недостатках. Разве не он нарисовал и составил план школьного дома с колоннами, восхищающего путешественников, когда они впервые видят его с моря? Поэтому в городе не забудут о нём до самого конца. А теперь рассудок у него помутился и он стал, как ребёнок.
— Он счастлив, потому что он сумасшедший, — сказал доктор. — Он умер для всех. Мне он казался подозрительным уже в последнее время и достаточно было маленького толчка, чтобы он окончательно свихнулся. Его вера была причиной его падения.
В противоположность всем остальным в городе, доктор никак не мог забыть этого случая и был уверен, что деньги находились на английском судне. Что могло помешать второму штурману, так хорошо знакомому со всеми ходами и выходами в отцовском доме, проскользнуть туда незаметно и украсть ценности? А как почтмейстер любил рассуждать о потомстве? Хорош «потомок», который на всё способен! Другой «потомок», Адольф, такого же сорта. Непристойная татуировка на его теле позволяет судить об его качествах. В самом деле оба отца имеют право гордиться своими потомками!
Доктор не мог удержаться от некоторого злорадства, когда думал об этом. Такие слабые головы, какая была у почтмейстера, не должны были бы самостоятельно углубляться в размышления. Пусть бы они строили церкви, да рисовали бы школьные здания и оставались бы верны своему катехизису! Конечно, тут нечего было особенно радоваться, но доктор испытывал удовлетворение, так как его материализм подтвердился. Тот случай, что почтмейстер сошёл с ума как будто укрепил положение доктора и его авторитет. Его утверждения никто не решался оспаривать. Когда он говорил, что вера погубила почтмейстера, то некоторые спрашивали: «Вы говорите: вера?» — «Да, суеверие!» — отвечал он, и никто уже не спорил.
Но тем не менее жизнь доктора оставалась всё такой же безрадостной, как и раньше. Если б он не мог доставлять себе, от времени до времени, удовольствие сердить кого-нибудь, то просто не мог бы выдержать. Так, например, он попробовал переменить поставщика, порвал многолетние отношения с консулом Ионсеном и перешёл к консулу Давидсену, в его лавку. Но заметьте, он вовсе не имел в виду при этом повредить Давидсену! Напротив, он хотел помочь ему развить свою маленькую лавочку. И что же? Давидсен совсем не оценил этого и также послал ему счёт за забранный товар. Все они одинаково, эти консулы! И при этом Давидсен даже не такой человек, с которым доктор мог бы действительно беседовать по-настоящему. Обыкновенно он ничего не отвечал или смотрел удивлённо на доктора, ничего не понимая. Над ним можно было только посмеяться, над этим ночным колпаком! При таких условиях Ионсен был, конечно лучше, хотя и он только купец и кораблевладелец. В городе поговаривали о посещении доктора, пришедшего к Ионсену поздравить его с получением ордена. Должно быть, это и в самом деле было презабавное зрелище! Доктор захватил с собой аптекаря и оба выказали при этом большую почтительность консулу. Они прошли в консульство через лавку, чего обыкновенно не делали, и через одного из приказчиков послали консулу свои карточки. Затем они сняли тут же свои калоши и шляпы, поставили в уголок палки и пригладили карманным гребнем волосы и бороду. У обоих на руках были перчатки.
Консул вышел к ним с несколько удивлённым видом, держа в руках визитные карточки. Он встретил их у дверей и шутя спросил: «Желаете получить аудиенцию?». Они отвечали утвердительно, поклонившись ему, и он, таким же шутливым тоном, пригласил их войти. Но когда они вошли и с такой же торжественностью принесли ему свои поздравления, то ему самому стало казаться, что пожалуй так именно и нужно поздравлять с получением подобного ордена. Разумеется, он старался выказать равнодушие и говорил, что не стоит придавать этому такое значение и держать себя так формально. Но оба посетителя
