держались стойко и сохраняли торжественный вид.
Консул предложил им сигары и они взяли с поклоном. Точно так же они с поклоном отвечали на всё, что он говорил, и очень почтительно слушали его. И консул тоже был изысканно вежлив с ними и так же церемонно держал себя. Но это наконец надоело доктору и он, повернувшись к аптекарю, когда наступила пауза в разговоре, сказал тихо, конечно, из уважения к кавалеру ордена:
— Мне кажется, нам следовало оставить за дверью свои башмаки!
Консул понял насмешку и, может быть, даже внутренне скорчил гримасу, но на лице его не отразилось ничего, когда он отвечал доктору:
— Вы должно быть боялись, что носки у вас изорваны?
Ага! Он ловко отпарировал доктору и тот был даже ошеломлён в первую минуту. Но оправившись, он сказал, усмехаясь:
— Это возможно.
Однако сейчас же его раздражительность вырвалась наружу и он прибавил:
— Впрочем, за мои носки и за всё, что я забирал в вашей лавке, я уже заплатил!
— В самом деле? — сказал консул, с выражением сомнения.
— Я могу представить вам квитанции.
— Так? — сказал консул и видя, что доктор молчит, прибавил: — Собственно говоря, я не понимаю, к чему вы ведёте?
— Я ни к чему не веду. Это всё, — отвечал доктор. Конечно, если бы консул остановился на этом, то всё хорошо бы кончилось. Но он был обижен и поэтому не мог удержаться, чтобы не заметить несколько высокомерным тоном:
— О ваших маленьких покупках и таких же покупках других я ничего не знаю, этим занимается Бернтсен. Я сижу здесь в конторе и должен решать более крупные дела.
— О, я в этом нисколько не сомневаюсь! — поспешил заявить аптекарь. Он испугался, что разговор принимает такой оборот и хотел сгладить впечатление.
Но доктор не унимался и, язвительно улыбаясь, проговорил:
— Само собою разумеется! Великий человек сидит здесь, распоряжается, пишет и приказывает по поводу маленького торгового судна, а все остальные стоят за прилавком, продают мыло и напёрстки...
Доктор проговорил это сквозь зубы, словно прошипел, и при этом у него был такой вид, словно у него сделался озноб. Но у него это было, вероятно, от бешенства.
— Совершенно справедливо, — отвечал консул. — Я в мелочи не вмешиваюсь.
— О, как мы высоки, Боже, как мы высоки, вы и я! — воскликнул доктор.
— Нет, — вдруг обратился аптекарь к доктору. — Мы вовсе не это имели ввиду. Что с вами, доктор?
Доктор вскочил:
— Нет, знаете ли, вы, аптекарская душа! — проговорил он.
— Помолчите! — сказал аптекарь. — Видите ли, господин консул, дело в том, что мы хотели сегодня придти... Мы полагали, что, как ваши старые знакомые, мы можем позволить себе маленькую шутку. Конечно, нам и в голову не приходило смеяться над вами. Мы просто хотели немного подшутить по поводу ордена и рыцарства, которому ни вы, ни мы не придаём большой цены. Может быть, мы не так повели себя, но уверяю вас, что мы имели в виду только немного посмеяться вместе с вами.
— Я так и понял это с самого начала. Вы видели, что я пошёл навстречу вашей шутке, — ответил консул.
— Удивляюсь, что вы так долго могли разъяснять то, что само собою понятно, господин аптекарь, — воскликнул доктор. — Пойдём же! До свиданья.
Аптекарь встал, но он пропустил доктора вперёд, а сам остановился и снова пустился в объяснения, прибегая к самым почтительным выражениям. Он выражал надежду, что это не вызовет никаких недоразумений между старыми знакомыми. Доктор немного хватил через край, снимать башмаки не имело смысла. Но руководить большим пароходом и посылать его из одной гавани в другую, один день из Генуи, другой день в Цюрих — это уж почти превосходит силы человеческого разума!
— Цюрих, в сущности, не морская гавань, — заметил консул, улыбаясь с видом превосходства.
— Пусть нет. Я, к сожалению, мало знаю толк в морских гаванях, — отвечал аптекарь. — Я знаю только, что получаю из Цюриха пилюли. Да, но что я хотел сказать? Во всяком случае, это гигантский труд быть директором кораблей на океане и руководить в то же время самыми крупными торговыми делами города. Вот, ради этого мы и должны были бы снять у входа свои башмаки. Говорю это прямо! Но насколько я вас знаю, вам это было бы неприятно. Доктор мог уже заранее многое испортить, но я хотел бы просить вас, господин консул, чтобы вы не сердились на нас за это.
— Я давно же забыл об этом, — возразил консул. — Стану я сердиться на доктора, этого бы ещё не хватало! У меня в самом деле много другого дела. Пожалуйста, не беспокойтесь насчёт этого, — прибавил он добродушно.
— Что же касается ордена, то вы ведь первый, в городе, получивший такое отличие. И, конечно, никто не станет отрицать, что вы вполне заслуживаете этой чести. Это лишь признание того, что вы сделали за двадцать лет из старого, никуда негодного судна.
— Ну, — смеясь, заметил консул, — с тех пор сюда прибавились ещё кое-какие другие мелочи.
— Разумеется. Целая масса важных вещей и, в особенности, ваши ценные доклады. Другое правительство не могло не последовать за вами. Кажется, это была Боливия?
— Как Боливия? Я не консул Боливии.
— Нет? Извините!
— Либо Ольсен, либо Гейльберг консул Боливии.
— Но ведь вы же двойной...
— Консул! — подсказал Ионсен и расхохотался над замешательством аптекаря. — Да, я двойной консул, конечно. Но кто-нибудь другой, а не я, двойной консул Боливии.
— Ах, я ведь имел в виду Голландию! — воскликнул окончательно сконфуженный аптекарь. — Я очень несчастлив. Всё же, ваш орден приносит честь не только вам, но и всему городу, всем нам. Голландское правительство, конечно, тоже не будет долго мешкать и признает ваши заслуги.
— Как так? Нет, для этого нет никаких оснований... Не хотите ли закурить вашу сигару, прежде чем уйдёте? Ну, как хотите!
«Они наверное сконфужены, — подумал консул, когда они ушли. — Доктор ошибся в расчёте, затевая этот дурацкий визит».
Но сами посетители, быть может, думали иначе. Аптекарь смеялся, рассказывая доктору о своём выходе из консульства. Ох, уж эти руководители судов на всех морях мира! Ведь всем было известно, что консул Ионсен вовсе для этого не годился, и грузовой пароход «Фиа» находился больше в распоряжении его сына Шельдрупа.
Доктор, несмотря ни на что, был очень доволен.
— По-видимому он совсем не понял насмешки, — сказал он про консула. — Вероятно, он сидит в эту минуту и примеряет свой орден.
Но аптекарь полагал, что он всё же понял.
— Пустяки! Что он понимает! — воскликнул доктор. — Разве вы не упомянули о «гигантском труде»?
— Да, я сказал: гигантский труд.
— Называли Боливию и Цюрих? И он вас не выбросил за дверь?
— Просветление потом наступит. Он, в конце концов, поймёт.
— Ничего подобного. Эта была неудачная затея.
Доктор отправился к Ольсену. В последнее время он почти каждый день бывал там. Художник, зять Ольсена, приехал на лето, с женой и ребёнком, к родителям жены. Ребёнок был здоров, но молодая мать, как и все молодые матери, постоянно требовала врача. Доктор ничего не имел против этих частых визитов. Он прекрасно зарабатывал за них и начинал входить во вкус таких получек. У Ольсена была не такая изысканная обстановка, как у Ионсена, не было ничего размеренного, но зато во всём были заметны пышность и избыток, даже расточительность. В комнатах особенного беспорядка не было заметно, но всё
