Затем они перебросились несколькими словами о погоде, о том, что внезапно наступили холода. Маттис был не разговорчив и лишь заговаривал с ребёнком, который сидел на полу, возле него.
— Он вырос, — заметил Оливер.
— Да, он растёт, — отвечал Маттис.
— Сколько ему лет? Ага, у него уже есть зубы! Как же его зовут?
Глаза столяра гневно сверкнули.
— Это всё равно, — сказал он. — Здесь он называется просто ребёнком.
— Я только так спросил. Меня ведь это не касается.
Мать дала ему не хорошее имя, но, вероятно, она сделала это с намерением. Но так как столяр был явно враждебно настроен и заставить его высказаться определённо было трудно, то Оливер заговорил сам:
— А на кого похож мальчуган? — спросил он.
— На мать, — коротко ответил Маттис.
— Ну, конечно, на мать. А на отца не похож?
— О ком ты говоришь? Может быть, ты знаешь отца? — вскричал раздражённый Маттис.
Оливер добродушно засмеялся. Но он должен был защитить себя и потому сказал:
— Ты всё такой же, Маттис! Если и я тоже чувствую себя таким же невинным!
— Это все говорят обыкновенно, когда дело становится серьёзным.
— Что ты хочешь сказать этим?
— Что хочу сказать? А то, что все всегда отрицают, и кто больше всех виноват, тот отрицает, может быть, сильнее всех. Я ничего другого не видал в жизни. Они прибегают к подкупу, дают деньги, только бы люди молчали.
Оливер вполне соглашается с этим. Он жалеет матерей, жалеет и детей.
— Бедные дети! — говорит он.
— Да, все они это говорят, — возражает Маттис, сажая к себе на колени ребёнка. — Твоя мать оставила тебя здесь одного! — обращается он к нему. — Да, ты смотришь на двери? Но она не придёт ещё целый час. Очень ей нужно! Вот тебе мои часы, играй с ними!
Оливер сидел молча, погружённый в собственные мысли. Он нащупал рукой свой внутренний карман и потихоньку, осторожно, вытащил два банковских билета из пачки. Украдкой посмотрев, подходящая ли сумма, он несколько времени сидел не шевелясь. Но так как Маттис, по-видимому, не намеревался высказаться яснее, то Оливер снова заговорил:
— Я слышал, что мальчика зовут Оле Андреас. Правда это? Мне это трудно верится!
— Ага, ты это слышал? — яростно воскликнул Маттис. — Так, чёрт побери, зачем же ты спрашиваешь? Уж не явился ли ты сюда, в дом, чтобы поразведать что-нибудь? Чего тебе надо?
— Нет, мне, во всяком случае, совершенно безразлично, как зовут ребёнка, — отвечал добродушно Оливер, отчасти даже довольный раздражительностью Маттиса. — Я больше не буду спрашивать тебя об этом...
— Ну, да, когда ты уже узнал это! — прошипел Маттис, фыркнув своим длинным носом.
После небольшой и хорошо рассчитанной паузы, Оливер сказал так же спокойно, как раньше:
— Ты наверное удивляешься, Маттис, что я пришёл к тебе?
Маттис отвечал утвердительно.
— Я понимаю это, — продолжал Оливер и, вынув два банковских билета, прибавил: — Что стоили двери, которые ты сделал тогда для меня?
— Двери?
— Те, которые ты мне оставил? Я хочу заплатить за них. Прошло довольно много времени, но я не мог раньше.
Маттис пришёл в сильнейшее замешательство и мог только проговорить:
— Спешить нечего.
— Но я не могу же требовать, чтобы ты ждал до скончания мира!
— Двери? Нет, тут торопиться не к чему. Ты пришёл ради дверей?
Оливер отвечал с видом собственного достоинства:
— Видишь ли, Маттис, ты тогда не прислал мне счёт и это отчасти оправдывает мою неисправность. Но теперь на счёт цены не беспокойся. Я заплачу каждый грош. И если что-нибудь между нами было, то я хотел бы это исправить теперь.
Маттис пробормотал, что вина, может быть, была с обеих сторон. Он уже раскаивался в своей вспыльчивости и поэтому обратился к Оливеру со словами:
— Не хочешь ли сесть на стул?
Однако, сдержанность ещё не покинула его. Посещение Оливера вообще стесняло его и потому он обращался преимущественно только к ребёнку.
— Да, ребёнку тут, у тебя, хорошо, — сказал Оливер. — Это для него счастье. Ну, я должен сказать, что Марен всё же заслуживает помощи. Она вовсе не плохо сложена.
— Ну!
— Вовсе не плохо. И когда два года тому назад у неё родился ребёнок, то ведь она ещё не была так стара, как теперь. Поэтому, мы не должны так уж удивляться этому.
— Нет, ты не должен засовывать часы в рот! — сказал Маттис ребёнку и затем снова обратился к Оливеру: — Что касается этого, то тут не всегда дело в возрасте, а скорее в том, что у них постоянно раздуваются ноздри.
— Ха-ха-ха! Ты это понимаешь, Маттис! Да, что я хотел сказать? У него, как я вижу, карие глаза?
Никакого ответа.
— Карие глаза — это хорошие глаза, — продолжал Оливер. — У меня самого голубые глаза и они мне хорошо служат. Но почти у всех моих детей глаза карие, как будто я должен был иметь детей только с карими глазами.
Маттис всё ещё не высказывал никакого обвинения, но не делал и никаких замечаний по этому поводу. Он только возразил Оливеру:
— У его матери карие глаза. Но вообще ты не должен говорить это при ребёнке. Он ведь понимает.
— Он не понимает этого.
— Он? Да ты ни о чём не можешь говорить, чтобы он не понял! Он всё понимает! Если ты говоришь: двери, то он смотрит на дверь. А если ты начнёшь напевать песенку за верстаком, то он сейчас же поймёт, что это относится к нему.
— У моих детей было то же самое, — сказал Оливер.
— Это просто невероятно, — продолжал столяр. — Я должен остерегаться, чтобы он не выучился читать газету с начала до конца, только слушая, как я читаю. Прочесть вечернюю молитву, сложив свои ручонки, ровно ничего не значит для него!
— Совсем так, как у моих детей! — возразил Оливер.
— Нет, такого другого ребёнка, как этот, на свете нет! — решительно объявил Маттис.
— Во всяком случае, это счастье для ребёнка, что он находится у тебя в доме, — повторил Оливер.
Вообще Оливер был разочарован.Разговор ровно ни к чему не приводит и ему постоянно надо возвращаться назад, к исходному пункту.
— Ах, да, что я ещё хотел сказать? Я такой забывчивый. Вот я сижу здесь, перед тобой, с деньгами в руке, как ты видишь, и мне приходит в голову следующее: ребёнок теперь у тебя, ты к нему привязался, а что, если в один прекрасный день явится его отец и потребует...
— Ты хочешь придти с ним сюда? — резко перебил его столяр.
— Я? С его отцом? Откуда же я его возьму? Ведь я только калека.
— О, от тебя всего можно ждать! — сказал Маттис.
— Я не хочу выставлять себя в лучшем свете, чем я есть в действительности. О, далеко нет! — возразил Оливер, улыбаясь. — Но теперь мы не будем об этом говорить. Однако, может ведь наступить
