Неаполь и поплыть на Капри? Но мне известно, что в случае настоящего взрыва на острове тоже не найти безопасного укрытия. Террористы располагают очень мощной бомбой. Все в области Неаполитанского залива будет подвержено угрозе. Подумав еще несколько секунд, я прихожу к решению, что ехать в Неаполь нужно: по дороге в город я мог бы лично удостовериться в том, что де Стина уже отдал необходимые распоряжения, то есть — приказал ли он ввести контроль поездов, покидающих Неаполь, где вечером предыдущего дня (после моего телефонного разговора с Мельфеи) наверняка уже были собраны все члены организации Penne Nere. Теперь самое главное то, чтобы преступники не перевезли страшный груз в другой город.
Станция
Поезд трогается. Наш состав катится по рельсам, а призрак другого поезда остается у перрона. Этот второй состав стоит на том же самом пути. Очертания его стенок проходят сквозь наши тела.
Образ залива перемещается в окнах с левой стороны вагона. Я занимаю место напротив Лючии.
Мы болтаем о странном психологе и его дочке — Софии. Лючия считает, что их дом какой-то ненормальный. Все время в нем проходят какие-то специальные научные заседания, какие-то празднества и банкеты. И Лиситано, и София любят быть окруженными людьми — это точно. Вот они и приглашают их к себе. Но при таком — светском — способе жизни, о своих гостях они заботятся столь же мало, как и о собственном доме, который (Лючия сама была свидетелем нескольких сцен) нетрезвые гости разрушают, и дом быстро превращается в развалины.
И правда. Я вспоминаю, как София приняла нас вчера, после пресс-конференции ее отца, когда мы остались с Лючией одни наверху. София зашла в комнату, расстелила постель, разделась и легла спать — одним словом, вела себя так, будто бы нас там совсем не было. Ей плевать на людей, она их игнорирует, а отсюда уже недалеко и до презрения. А как может быть иначе, если она и есть та самая разыскиваемая террористка? Только кто-то такой, кто к другим относится, словно к бездушным предметам, мог бы спокойно перенести смерть обитателей громадного города. Вот Лючия не имеет с этим ничего общего.
Я признаю ее правоту: Лиситано и вправду странный тип. Нужно иметь слишком много денег и фантазии или же не иметь всех шариков в голове, чтобы вот так, спокойно, поплыть на Капри, оставляя открытый дом на милость провокаторов и пьяниц, как, к примеру, любимчик Софии — Ренато со всей его готовой сбежаться по одному кивку бандой.
— Зачем ты его ударил?
— Потому что ревную тебя.
Лючия улыбается мне. Помнит ли она, что произошло вчера, во время странного собрания в доме Софии, перед обменом мнений относительно сути материи, когда Лиситано, только лишь затем, чтобы спровоцировать присутствующих на дискуссию, вызвал нас на средину комнаты и положил ей в руки призрачный кирпич? Наверняка, лунатичный настрой вчерашнего сеанса все еще занимает погруженные во сне мысли этой девушки. Так оно и должно быть, ведь каждый погруженный в глубокий сон медиум — после пробуждения — признает подсказанные ему гипнотизером установки в качестве собственных. То есть, Лючия не знает, в каких обстоятельствах между нами дошло до сближения.
Мы болтаем о Сорренто, делимся впечатлениями от прогулки по этому живописному городку. Лючия и смотрит, и говорит вполне сознательно. Даже если она и не верит в наш домик на лесной поляне, о чем я боюсь спросить ее прямо, то наверняка надеется, что очень скоро — в соответствии с предсказанием внутреннего голоса — придут каменщики и столяры, чтобы его построить.
Но каким же образом фабрика снов управляет своими персонажами, если в глубине стереона, где не все миражи должны управляться из центра, один призрак может внушить другому призраку свои рекомендации? Разве обладает сознанием трехмерное изображение человека? Вспоминаю, что на эту тему сказал мне Ибрагим. Лючия словно живая. Я вижу ее, слышу, прикасаюсь собственными пальцами к ее телу: все чувства уверяют меня в том, что эта девушка существует на самом деле.
Она есть. Но знает ли она, что на вершине запутанной названными уже иллюзиями пирамиды неосознанных обманов, которая творит более или менее убедительную фикцию этого мира, вздымается еще и нечто, которое является первичным по отношению к телу, без чего не было бы этих мертвых слов, и что когда-нибудь это тело оживит — бессмертная, среди миражей, душа?
Мы проезжаем через Кастелламаре. Сразу же за этим городком железнодорожная линия меняет направление северо-восточного на северо-западное и, обминая южный склон вулкана, ведет прямиком к Неаполю, где находится эпицентр взрыва. Все время мы едем вдоль линии побережья Неаполитанского залива.
Перед нами открываются достигающие небес врата ада. Одно крыло проворачивается на ножке атомного гриба, а второе — на столбе окаменевшей в неподвижности лавы, вырывающейся из кратера Везувия. В хаосе различных оттенков пурпура, в застывших клубах магмы, что подпирают небо перед выходом из тех гигантских врат, нет уже ничего, что припоминало бы земной пейзаж. Стеклянные воды залива переливаются в пропасть кратера.
После изменения направления ветки, я уже не выглядываю из окон вагона, за которыми расстилается второй план этого чудовищного, трехмерного видения. Мне не хочется, чтобы Лючия заметила на моем лице какую-нибудь тень страха или задумчивости над судьбой гибнущего там, столь верно скопированного, но все же фиктивного города. Через пару десятков минут поездки, прерываемой лишь короткими остановками в небольших пригородных селениях, поезд останавливается на станции в Торре Аннунциата.
От эпицентра взрыва нас отделает почти что два десятка километров. Несколько минут мы стоим на красном сигнале светофора. Какая-то помеха в железнодорожном движении. Пользуясь остановкой, мы с Лючией переходим в голову поезда, чтобы увидеть, что произошло. В глубине соседней улицы я вижу долгий ряд стоящих автомобилей и группы полицейских. На перроне станции отряды карабинеров. Одни из них расхаживают перед выходами, другие крутятся внутри поезда, стоящего на соседнем пути. Этот другой состав прибыл в Торре Аннунциата из Неаполя.
Я облегченно вздыхаю. Все в порядке — думаю я. Через такой кордон бомбу из города вывезти просто невозможно, а там — где уже собрали всех членов экстремистской организации
Наш поезд не досматривают. Я стою в проходе, в самой голове первого вагона, сразу же за стеклянной дверью, отделяющей меня от места машиниста. Отсюда лучше всего видно, что находится перед составом. Лючия сидит на скамейке в глубине вагона — не больше, чем в двух десятках метров от меня. Эта ситуация навечно фиксируется в моей памяти.
Мы трогаемся. Через несколько секунд я чувствую удар по лбу и сильный напор невидимой плоскости, которая пихает меня в направлении, противоположном ходу поезда. Хотя я давно уже забыл о ее существовании, сразу же догадываюсь, что это рамка экрана. Но почему она появилась именно здесь? Отступая перед нею, я дергаю за ручку, висящую над открытыми дверями. Это и спасает мне жизнь. Я срываю пломбу, спотыкаюсь и падаю. Слышен писк тормозов. Прозрачная стенка толкает меня дальше, до того самого места, где сидит Лючия. Именно в этот момент поезд останавливается.
Я совершенно дезориентирован. Лючия целует меня и поднимает с пола. У нее очень перепуганное лицо. Из своей кабины выскакивает машинист, он спрашивает, что случилось. С другой стороны подбегает кондуктор. Я не могу ответить им ничего осмысленного.
Вокруг нас толпятся любопытные пассажиры. Я вытаскиваю деньги и желаю заплатить штраф за необоснованное применение аварийного тормоза. Кондуктор стоит рядом, но находится он за стеной экрана. Я отодвигаюсь от «рамы» и — чтобы отдать ему банкноту — жду, когда призрак кондуктора перейдет на мою сторону.
