главный рынок Помпеи, называемый Форумом. Посреди площади мы оборачиваемся, чтобы еще раз взглянуть на развалины. Лючия видит розовые стены и белые колонны, а я — столб раскаленной лавы, подпирающий черное небо над кратером Везувия. Прижавшись друг к другу и засмотревшись вдаль, мы постепенно уходим с рынка. В моих глазах мираж сплетенных в пространстве стереонов.
И вдруг все это перестает существовать. Исчезает атомный гриб, зияющая пламенем гора, высокая волна, багровые и черные краски, древний мир и видение термоядерного разрушения, что проникало его в течение десятков наполненных ужасом секунд настоящего времени.
Совершившееся время
Нас окружил совершенно иной мир. Черное небо в одно мгновение посветлело, и пускай сейчас его покрыли клубящиеся тучи, проходящий сквозь них солнечный свет сильно контрастирует с темнотой той, вызванной атомной вспышкой, ночи. Стоял обычнейший хмурый день. Я чувствовал себя так, словно бы снял очень темные очки. Теперь я все видел нормально, и через пару секунд заметил, что мы находимся в Риме.
Мы стояли на Площади Венеции под монументом Виктору-Эммануилу Второму. Памятник был белым. Сквозь его очертания — резко зарисованные в пространстве — не проникал никакой чужой мираж. Через перекресток проезжали автомобили. Прохожие не обращали на нас внимания. Дома и люди выглядели совершенно обычно, но мне было крайне трудно освоиться с такой резкой сменой ситуации. На лице Лючии тоже читалось изумление. Но именно она гораздо быстрее пришла в себя.
По правому тротуару Виа дель Фори Империали мы направились к Колизею. По дороге я не был в состоянии осматривать развалины Форо Романо — Римского Форума. Мои мысли были заняты тайной повторного внезапного изменения образа всей окружающей нас действительности.
На площади возле Колизея нас застал ливень. Прячась от него под стену развалин амфитеатра, я увидал за собой длинный ряд пронумерованных геометрических фигур. На фоне мостовой он был едва заметен. Этот ряд медленно перемещался в пространстве над самым мокрым асфальтом. В этот ряд входило несколько десятков окружностей и квадратов и несколько треугольников. Окружности имели в диаметре около одного метра, остальные поля приблизительно равнялись им величиной. Всего фигур было девяносто. На каждой из них виднелся крупный номер. Мы стояли рядом с номером сорок пять.
Как только я это увидел, то сразу же вспомнил, что такой же (а может, точно такой же) ряд чисел, окруженных цветными полями, я один раз уже видел за гранью блока стереонов, когда после самоубийства Нузана и моей «смерти» мы очутились на Крыше Мира. Тогда мы стояли на семьдесят восьмом поле, и именно таким был номер стереона, в котором, вместе с Ибрагимом, я пережил нереальное путешествие из Лондона на Капри, закончившееся трехдневным пребыванием на этом чудесном острове.
Сейчас же — глядя на полупрозрачные номера изнутри блока стереонов — мне казалось, что это не они удаляются от нас, но мы от них, вместе со всем нашим окружением, которое перемещается внутри кадра-параллелепипеда. Мне хотелось вместе с Лючией войти на семьдесят восьмой номер, чтобы таким вот простым образом вернуться на Капри. Но, прежде чем мы успели добраться до нашего номера, ряд цифр переместился вглубь Колизея. На старое место он вернулся лишь через несколько минут, но мы в этот миг смотрели в противоположном направлении.
Под амфитеатром пронумерованные поля были недостижимыми: они углублялись в стенах, достаточно было на них глянуть. Вскоре они снова сменили свое положение. Когда я поглядел в сторону входа в метро, цифры тоже переместились туда. Мы пытались их догнать, мчась по площади под струями дождя. Наконец, мы приблизились к ним тылом. Такой маневр позволил нам встать на нужный номер. Как я и ожидал, через секунду нас уже окружал пейзаж Капри.
При случае я открыл общий принцип перемещения внутренней части экрана по отношению к раме, расположенной на съемочной площадке Крыши Мира. Правило было очень простое: если наблюдатель покоился относительно своего постоянного окружения, вся внутренняя часть — словно плавучий остров — дрейфовала вместе с ним в сторону той стенки экрана, которая в данный момент находилась за его головой. Благодаря такой постоянной тенденции, перед глазами зрителя всегда находилась большая часть заполняющего трехмерный экран образа.
Зато в ситуации, когда человек двигался по отношению к миражу земли (особенно тогда, когда летел на самолете или ехал в поезде), движения его головы или изменение направления взгляда никак не влияли на направление перемещения пейзажа по отношению к съемочной площадке; в этом случае, в блоке стереонов все происходило точно так же, как и с экраном обычного телевизора: едущий автомобиль покоился по отношению к границам кадра, а поверхность шоссе перемещалась под его вращающимися на месте колесами. Это подобие было бы еще большим, если бы сенсорные переключатели каналов перенести с корпуса телевизора и установить их внутри экрана, у самого края кинескопа. В обоих устройствах контактные переключатели действовали на одном и том же принципе: в обычном телевизоре смену программы вызывало прикосновение пальца, а здесь — в блоке из девяноста трехмерных фильмов, которые проникали друг друга в одном параллелепипеде — чтобы поменять канал, нужно было встать на выбранном номере.
Почему Ибрагим ничего не сказал мне о возможности применения сенсорных переключателей? Проведенные самостоятельно размышления на их тему вместе с воспоминанием о трех фигурах, которые таинственным образом исчезли посреди улицы в Сорренто, привели меня к выводу, что один их трех персонажей, которых я там узнал, является живым человеком. Ведь призрак никак не мог задействовать переключатель! И человеком, который вел двойную игру, я видел гипнотизера.
Девушка с острова
Небо над Капри было синим. Мы появились там перед стеклянной стеной «Голоса Тишины», а точнее — если по правде — это она появилась рядом с нами. Во всяком случае, на месте входа на станцию римского метро появились двери, ведущие в холл гостиницы. Здесь контактные поля были практически невидимыми: они маячили на фоне асфальтовой мостовой словно отражения плит тротуара в витрине магазинов. Но человек, знающий про их существование, все же мог их заметить. Этот факт имел для нас огромное значение, ведь в случае реальной угрозы взрыва в Неаполе мы могли бы быстро перенестись в другой стереон.
На лифте мы поднялись на двадцатый этаж небоскреба, откуда мне хотелось взглянуть на Неаполитанский залив. Небо над северным горизонтом было такое же мирное и голубое, как и в любом другом месте.
Мои часы показывали два часа. Мы были промокшие и голодные. Поэтому, прямо с крыши мы спустились вниз, в гостиничный ресторан. Лючия уже обрела память дней, проведенных на острове, и вспомнила, что тоже проживает в «Голосе Тишины». Разговора на эту тему я не поддерживал, ибо полное объяснение нашей ситуации могло бы выявить и остальную часть правды: тот самый факт, что до сих пор Лючия находилась под влиянием гипнотического внушения.
После обеда мы еще несколько раз воспользовались лифтом. Сначала мы съездили в номер 1205, откуда лючия забрала свой костюм, потом на шестнадцатый этаж — за моими плавками. Двери номера 1628 были закрыты. Поэтому пришлось спуститься вниз, к администратору, за ключом, где агент МТ проинформировал меня, что мой приятель сейчас находится в другой гостинице, где пьет водку в дамской компании. Ибрагим никаких выездов не планировал. Это известие меня весьма успокоило: после переживаний последних дней мне очень хотелось отдохнуть, в чем мне мог бы помешать очередной удар рамы экрана.
Мы с Лючией возвратились наверх, в номер, который я делил с Ибрагимом. На столе стояла бутылка водки. Мы выпили по рюмке. Лючия побежала к себе в номер за нагревателем, я же выкупался и сбрил щетину. Когда я со всем справился, ванну заняла Лючия.
