— Вот как, — сказал Самоубийца.
— То была молодая женщина, красивая и немного легкомысленная. Когда я исследовал ее, муж стоял тут же; он объяснил, как все это было и показал мне испанскую тросточку, которую он тогда пустил в ход.
— Так это муж?..
— Исколотил ее? Да. Она слишком стала брать верх над ним, хотела исполнять только свою волю, обращалась с ним, как с дураком, и взяла себе любовника.
Самоубийца подозрительно:
— Какое мне дело до этого мужа с женою?
— Как это?
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Это был смешной случай. Итак, я должен был лечить спину этой женщины, а муж лечил ее от своеволия. Но в сущности, вы правы, какое нам дело до них. Но, как сказано…
Молчание.
— В общем это не лишено интереса, — сказал Самоубийца. — И вы говорите, он вылечил ее?
— Основательно. Я потом следил за ними. Они счастливы; с тех пор у них родилось двое детей. По воскресеньям они вместе выезжают за город.
— Великолепно! — вскричал Самоубийца. — За их здоровье!
— У меня были разные такие переживания, — тихо, словно про себя, сказал доктор. — В противном случае, посещения больных были бы очень скучны.
Тут Самоубийца утратил свою наглость, он стал наивным и любопытным:
— Не могу забыть этих мужа с женою. Кто они были такие?
— Ремесленники, муж был кузнец.
— Вот что, — сказал Самоубийца разочарованный, — кузнец и жена кузнеца.
— Ну, а как же? Понятно, что не во всякой среде трость является подходящим средством; средства должны применяться индивидуально. Иногда годятся цветы.
— Многие могут пожаловаться на присутствие слишком большого своеволия у себя дома, — прошептал Самоубийца, обводя взором стены и потолок.
Словно погрузившись в воспоминания, доктор рассеянно ответил.
— Да это так. Я сам чуть не пустил раз в ход трость. Самоубийца с напряженным любопытством:
— Вы женаты?
— Нет, — улыбнулся доктор и замолчал. Самоубийцу разобрало нетерпение, и он смотрел на него вопрошающими глазами. Доктор сказал:
— Нет, то была моя ключница. Впрочем, она была необыкновенная жена кузнеца; правда, то была девушка из народа, немного взбалмошная, но обладала также и многими хорошими качествами.
— Ключница только, — сказал, вторично разочарованный Самоубийца.
— Она была молода и красива, великолепное тело, замечательно играла на рояле и на гитаре, очень музыкальная особа.
— Да, но все-таки…
— Я был влюблен в нее.
— А, это другое дело, — сказал Самоубийца. — И она довела вас до того, что вы пустили в ход палку?
— После того, как цветы не достигли цели — да. И после того, как подарки тоже не помогли. Нужно же найти какой-нибудь способ, не правда ли?
— Не могу судить об этом.
— Ну, конечно. Но в такой нерешимости всегда за что-нибудь хватаешься. Но, конечно, когда имеешь дело с женой, с вашей женою, с моею женою, с человеком нашей среды, тогда совсем другое дело. Тут можно было бы сговориться. Но ключница… Вы ведь тоже не женаты? — спросил доктор.
— Я? Не женат.
— Ну да, я так и знал.
— Я еще не сошел с ума, — сказал Самоубийца. Доктор продолжал болтать с ним, довел его до известного градуса, и оба они сошлись на том, что трудно иногда бывает избежать женитьбы.
— Чем же кончилось у вас с девушкой? — спросил Самоубийца. — Добились ли вы того, чего хотели, без применения испанской трости?
— Нет, — отвечал доктор, — я этого… пока еще не добился. Вместо применения трости, я сделал другое. Я поехал сюда. Взял здесь место врача.
Продолжительное удивление и молчание.
— Это очень интересно, — сказал, кивая головою, Самоубийца. — Ну, а если ваша поездка сюда не поможет?
Доктор решительно:
— Тогда я поступлю, как кузнец.
На Самоубийцу беседа с доктором произвела, по-видимому, впечатление; он все время думал об этом и смеялся про себя. Но только несколько дней реагировал он на это и скоро опять превратился в того же озлобленного мизантропа, каким был раньше. Он разыскал фрекен д'Эспар, но к своему несчастию, нашел ее в курительной комнате вместе с ректором Оливером и неизбежно пришлось ему вступить в разговор с ректором. Для начала, он, желая быть любезным, сказал:
— Привет, коллеги!
Те, не привыкшие к его шуткам, молчали.
— Дня два тому назад я обратился к нашему новому доктору с этой вот раной, — сказал он, обращаясь к фрекен д'Эспар.
— Получили вы что-нибудь против этого? — спросила она.
— Да, два стакана грога.
— Два, стакана чего?
— Два стакана грога. Он применяет необыкновенные лекарства, временами пускает в ход испанскую трость.
— Шпунскую мушку, хотите вы сказать, — подсказал ему ректор, — но это лекарство обыкновенное.
Самоубийца отнесся с презрением к нему и ничего не ответил.
— А иногда он пускает в ход цветы. Он оригинал. Ректор, желая быть любезным, ответил:
— Да, цветы, это бывает иногда хорошо, они могут оказывать на больных благотворное действие.
Самоубийца продолжал обдавать его презрением. Фрекен сказала, кивнув головою:
— Да, это верно.
— Что верно? — спросил Самоубийца, — что цветы хороши? А почему не посылают пуговиц: перламутровых, роговых, оловянных?
Смех.
Ректор опять принял достойную осанку, он не хотел больше шутить:
— Да, завтра я заканчиваю свое пребывание здесь.
Фрекен:
— О, уже завтра…
— Завтра я уезжаю. А вы когда уезжаете, фрекен?
— На днях. В один из ближайших дней.
— А вы, молодой человек?
На этот прямой вопрос Самоубийца задорно ответил:
— Я не уезжаю.
— Вот как, значит вас не призывают никакие обязанности?
— Но вас, насколько я понимаю, призывают?
— Понятно. У меня есть обязанности, и вы, конечно, не будете этого отрицать? — улыбаясь спросил ректор. — Мы, учителя, преподаем в школах и, по мере сил наших, приобщаем людей к тому, чему сами
