учились.
— Не верьте ему, фрекен, — сказал Самоубийца, — это не так невинно.
Фрекен чувствовала неловкость при мысли, что ее затягивают в разговор, и спросила примирительно:
— Ну, конечно. Школа ведь невинна?
— Школа извращает природу, она старается направить ученика по ложному пути, идущему совсем по другому направлению, нежели нормальный. Школа приводит по этому ложному пути прямо в пустыню.
Ректор сделал вид, что это очень забавно, больше ему нечего было делать.
— А я-то думал, что вышел из пустыни, — сказал он. Фрекен тоже засмеялась и приняла его сторону.
— Но вы должны же быть справедливым, господин Магнус, ведь ректор — большой ученый — доктор!
— Ректор, наверно, очень доволен собою, — равнодушно ответил Самоубийца. — Такими и должны быть все ректоры, иначе им невмоготу будет на кафедре.
— Ну, кафедра — не мучение, для нас это удовольствие.
Молчание.
— Так вы тоже уезжаете, фрекен? — спросил Самоубийца. — Ах, да, мы странники на земле, странствуем здесь и там, многие навсегда остаются в санатории. Вот давеча мы с доктором посетили кладбище, предназначенное нам, оставшимся…
Никакого ответа на эту непонятную речь.
— Может быть, я не точно понял вас, сударь, — сказал, стараясь быть любезным, ректор, — но что же, вам не нравится наша деятельность на кафедре?
Молчание.
— Ректор спрашивает вас, — напоминает фрекен.
— Ректор поступает по совести, — сказал Самоубийца, — в его школе дети учатся всевозможным наукам по всевозможным направлениям. Потом, после долгих, долгих лет, дети выходят из школы, конечно, но поступили-то они в нее телятами и жеребятами. Невозможно чтобы они запомнили все, чему учились, а если и помнят, то это все равно ни к чему. Они забывают, что составляет западную границу озера Эйерна, забывают, что у корнеплода нет чашечек. Первоначально школа посещалась в свободные часы, то было времяпрепровождение для взрослых, она превратилась в ад для детей. Когда же они вырываются из этого ада на волю, они уже состарились: многие облысели, многие наполовину ослепли, и еще многие — умерли. Детей не следует посылать в школу.
— Забавно, очень забавно, — сказал ректор. Фрекен спросила:
— Но скажите же, голубчик, как же в дальнейшем люди будут выпутываться из разных затруднительных положений в жизни, если не пройдут школы?
— Ведь школа никого не делает человеком. В те времена, когда человек стоял на низкой ступени, еще могла быть речь о школе, в которой он нуждался тогда.
— И то в ограниченном количестве? — спросил ректор вставая, чтобы закончить разговор. Он слышал достаточно. Собственно говоря, ректор Оливер мог бы сказать свое слово, и он остался бы победителем; все преимущества были на его стороне, и он знал языки, в своей области был ученый, знаменитый человек. Но ректор Оливер не мог оспаривать этого идиотства, ему было противно обсуждать это. Но когда он хотел уже уйти, какой-то дьявол вселился в Самоубийцу и, обратившись непосредственно к ректору, он сказал:
— Насколько я понимаю, замечания мои заинтересовали вас.
— Нет, не могу этого сказать, — холодно ответил ректор.
— Ну, конечно, этого отрицать нельзя.
— Вот как! Правду сказать, я наткнулся на… как бы это назвать… на галиматью, вроде вашей, еще раньше, среди моих родных; но там все-таки это не было так преувеличено, так абсолютно ложно. К сожалению, много есть людей, гордящихся тем, что они невежды, ничего не знают, не знают ни одной страны, ни одного языка. Нет, откровенно говоря, это все-таки интересует меня. Может быть, как курьез, как нечто совершенно бессмысленное, ложное, что я назвал бы…
— Не беспокойтесь, об остальном я могу догадаться, — перебил Самоубийца с иронией, приходя на помощь ректору.
— Это как со шведским профессором, о котором я рассказывал вам, — сказал ректор, обращаясь к фрекен д'Эспар. — Там-то я серьезно, по пунктам, опровергал его заблуждения. Но это как будто ни к чему не ведет. Сами боги понапрасну ведут борьбу со многим здесь на земле.
То, что ректор почувствовал себя оскорбленным, поощрило Самоубийцу, понравилось ему.
— Вы упомянули о земле, — сказал он, — о земном шаре, — поправился он. — Ваши школьники придают, наверно, большое значение углам наклонения, но люди, к сожалению, топчут землю, не вспоминая об этих углах. Ваши дети изучают языки и искусства, им читают о кораблях и звездах, о деньгах и войнах, об электричестве, калориях, математике, деревьях и языках. Но ведь все это не имеет само по себе никакого реального значения. На основании этого можно только установить жизненные формы, это механическая дрессировка без этической ценности. Ну, а как же вы поступите с тем, кто обитает внутри человека, с душой, с самой природой? Наш жилец не в особенно хороших отношениях с тем, что мы изучали в книгах, а именно с тем, чего в книгах нет. Ведь жилец наш — это и есть человек, это — я.
Очевидно, нетерпение ректора делало Самоубийцу все наглее и наглее; казалось, подергивания в лице ученого подзадоривали его, и он сказал:
— Я вижу, что университет еще в прошлом году обратил на вас внимание.
— Каким образом?
— Тем, что назначил вас цензором.
— Ха-ха! — засмеялся ректор. — Да, университет обратил на меня внимание в прошлом году и назначил ректором, ха-ха. Да, дорогой мой, вы — чудный молодой человек.
Самоубийца сказал:
— На вашем месте я не взял бы на себя роли палача в школе. Цензор — это ведь известное мерило школьного прилежания, он сидит и спрашивает, как итальянцы называли то-то и то-то две тысячи лет тому назад. Стоит маленький автомат: цензор опускает ему в отверстие трудный вопрос, и он приводится в движение, жужжит. Таков экзамен. Человек с вашим именем, человек науки не должен бы наниматься на такое дело.
— Ну! — вскричала фрекен, снова вмешавшись в дело, — теперь вы больше не шутите.
Но ректор, надувшись, ограничился тем, что сказал только:
— Шутка это или серьезно, мне решительно все равно. В эту минуту вошла девушка и сказала фрекен д'Эспар, что пришел какой-то мужчина, Даниэль с сэтера, и желает поговорить с нею.
Дрогнуло лицо у фрекен д'Эспар, когда она поднялась и вышла. Ректор тоже встал и вышел из комнаты.
У лестницы, около маленьких санок, стоял Даниэль; он не снял шапки, а только просто и приветливо сказал:
— Здравствуй, как дела?.. Я думаю, я мог бы взять тебя сейчас с собою?
— Взять меня?
— Взять вещи, а ты разве не поедешь?
О, боже, как громко говорит этот парень! Она прокралась вперед и украдкой взглянула вверх, на дом; конечно, там стояли пансионеры в окнах, даже фру Рубен притащилась к окну и выглядывала в него.
— Конечно, приду, конечно, — сказала фрекен, — я только не уложила еще вещей.
— Я могу обождать, — сказал Даниэль.
Впрочем, он был мил, и ведь это был тот, за кого она должна была выйти замуж.
— Придется ждать до завтра, добрый мой Даниэль, — сказала она.
— Хорошо, — сказал Даниэль. — Я привез сюда теленка, и вот подумал, что заодно могу взять тебя. А на теленка поди взгляни, чудный теленок, в хлеву стоит, пойдем, я покажу тебе.
— Не теперь, мне кое-что сделать нужно.
