назад, давно пора…

Елена спускается с горы, идет и идет, а Даниэль стоит и следит глазами за нею. Внизу она присоединяется к своему мужу, и чета возвращается к себе домой, в село.

— Что все это значит, господи, боже мой! Фрекен решительно, вопреки запрещению, тоже пошла в гору. Даниэль увидел ее и тоже пошел ей навстречу.

— Ты еще здесь, — сказала она. — Почему же ты не попытался убежать?

Нет. Даниэль понял невозможность этого плана; поэтому он покачал головою и ничего не ответил. Куда успел бы он добежать, раньше чем его настигли бы? Совсем не далеко, может быть, до какого-нибудь маленького городка; а что стал бы он там делать? А может быть, до Христиании; но что стал бы он там делать? Он понял, что рано или поздно придется ему склонить колени; может быть, сообразил, наконец, глупость всего своего поведения: защищаться винтовкою от закона. Можно понять, что сейчас после преступления, в растерянности, он не придумал ничего лучшего; но когда прошло много времени, много дней и ночей — нет! Будет с него, теперь он ослабел уже и все пропало. И прежде всего он сбережет деньги фрекен, можно будет прибавить их к другим средствам для выкупа отцовской усадьбы. Когда настанет время, это будет крупная помощь, которой воспользуется, если не он сам, то Юлиус.

Вместе с фрекен направился он домой.

— А ты решаешься идти со мною? — спросила она.

— Да, — уныло ответил он.

— Чего хотела эта женщина… Елена?

— Ее прислали ко мне.

— Это было мучительно. Я каждую минуту ожидала, что ты обнимешь ее.

— Елену? — вскричал он. — Я охотнее всадил бы в нее пару пуль. Она пришла с письмом от пастора. Вот оно, прочти его!

Письмо заключало в себе только несколько слов, маленькое, сердечное письмо: пастор писал, что теперь Даниэлю пора спуститься сверху и покориться, тогда все сложится не так плохо для него, все в руках божих. Он ухудшает свое положение, упорствуя, пуская в ход угрозы и насилие. Пастор сам вызовется быть свидетелем и будет перед властями показывать в его пользу; то же самое многие хотят сделать, бог и люди будут милостивы к нему, он увидит.

— Что ты хочешь сделать? — спросила фрекен.

— Хочу домой, поесть, и поспать, потом они придут за мною.

— Разве они придут за тобою? — шепнула она.

— В три часа, — кивнул он…

Он пришел домой, тотчас же вынул из ружья пули, поел и лег спать. Когда он проснулся, то умылся и надел свое лучшее платье. Поговорил также об одном, о другом с Мартою, о приплоде и о хозяйстве на сэтере на будущее время. Потом пришел ленсман и с ним еще человек.

Фрекен была тут ни при чем, она ходила из кухни в пристройку и из пристройки в кухню, ломала руки и только шептала, шептала; лицо у нее посерело. О, отец небесный, во всем этом ее вина! Даниэль забежал на минутку взглянуть на ребенка, подал обеим женщинам руку и сказал им общее, сердечное прости.

Трое мужчин ушли.

После последних слов Даниэля, фрекен немного приободрилась. Он обратился к Марте и сказал ей:

— Там, в санатории хотят купить быка, но не продавай его раньше поздней осени. Не забудь!

Все могло бы быть хорошо, но не так оно было…

Теперь фрекен могла бы посещать санаторию, сколько угодно, но желания-то никакого не было. Что ей было там делать? Встречаться с теми же самыми пансионерами и больными, с адвокатом, ректором, может быть, с фрекен Эллингсен, может быть, с новобрачными Бертельсеном и его женой, бывшею фру Рубен? О чем она будет говорить с ними со всеми? Флиртовать с молодежью, с этими завитыми головами, с новой Норвегией, испанскими врачами и побившими рекорд в легкой атлетике? Она не легкомысленная женщина. Прежде всего она еще не покончила с этим делом, с законами, судом присяжных. У фрекен было о чем подумать.

К ней обратились по вопросу о теле, о теле господина Флеминга. Его исследовали, вскрыли, все было в порядке, но как быть с похоронами? Следует ли отправить тело в Финляндию?

Она уже думала об этом. О, у фрекен не всегда голова не работает и не всегда она бывала растеряна. Понятно, она хотела бы похоронить несчастного господина Флеминга, денег хватило бы, но смела ли она вмешаться в это? Осторожность приказывала ей держаться в стороне: если бы она уплатила расходы, разве не возник бы вопрос, откуда она взяла деньги? Тот, кто умер, умер, что бы она ни делала.

— Какое я имею отношение к этому? — спросила она посланного и отправила его обратно.

Пусть так. Но вот что было странно: после смерти господина Флеминга не оказалось у него ни шиллинга.

— Какое мне до этого дело! — нервно вскричала она. — Я не мать его. Я и знала-то его мало.

— Нет, нет. Но в таком случае придется похоронить его на государственный счет.

— Почему? — спросила она. — Он оставил достаточно для скромных похорон. Я знаю, что у него было много сундуков, он показывал мне дорогое платье, в жилетном кармане у него было бриллиантовое кольцо, которое стоит, должно быть, очень дорого.

— Нет, — объяснил посланный, — кольцо подвергнуто было экспертизе, оно не настоящее, оно ничего не стоит.

Фрекен:

— Не может быть! — Затем она решительно прибавила:- Да, но платье… справьтесь в санатории…

Подозрение ее, значит, подтвердилось: то был не первый драгоценный перстень; тот он, конечно, продал и вернулся с другим, не имевшим никакой цены. Она летом, при первой же встрече их, сейчас это заметила, — камень не блестел. О, несчастный господин Флеминг, и он съехал вниз!

Судьба пригнула его; он пытался выпрямиться, но его снова придавили. Это заставило ее призадуматься над многим. Скоро лопнет, пожалуй, ее маленькая головка…

Дни шли. Теперь фрекен больше чем прежде помогала Марте в работе и облегчала ей труд всюду, где только могла, она лечилась таким способом. Наступил сенокос. Гельмер приехал однажды утром с машиной и скосил сено, а обе женщины ворошили, сушили его и привезли домой; малютка Юлиус все время лежал на лугу. Фрекен находила, что это вовсе не так плохо, и чтобы делала ее голова без этой работы! Правда, не раз в жизни она скучнее проводила время, чем теперь. Шутки и проказы в Христиании часто бывали хуже, бесцельное шатанье по улицам тоже хуже.

После допросов и суда к ней вернулись хорошее расположение духа и бодрость. Даниэля осудили очень милостиво и справедливо на семь лет принудительных работ. То была милость божья и людская, и фрекен д'Эспар, плакавшая прежде от огорчения, потому что ей не везло, теперь плакала от радости, потому что так повезло. Правда, семь лет принудительных работ это не было особое счастье, но и не гибель и смерть — благодарение и слава господу.

Дни проходили и приносили с собою благодать; Юлиус рос, стал видеть, следил глазами за матерью, улыбался, кричал, сосал и спал. Весь год сменялись потрясающие события, ничего не было прочного вокруг нее, все быстро менялось, она была сдвинута с одной стороны на другую, и судьба ее, в течение года, много раз менялась. Когда она вспоминала прошлое, многие из этих переходов оказались почти стертыми в ее памяти, а события эти происходили как будто давным-давно. В последние дни она почувствовала более твердую почву под ногами, она могла интересоваться тем, чтобы засухо, до наступления дождей, убрать сено.

В санатории не забывали ее, нет. В этом большом доме отдыха и лечебнице она пользовалась сочувствием, и ей послали приглашение. Ее хотели, конечно, развлечь в ее одиночестве, то была наверно идея адвоката Руппрехта, но записка была подписана Андресеном, бывшим ее начальником.

О чем ей разговаривать с ним? Разве он видел ее, без зуба и с рубцом на подбородке? Разве она сама и ее руки не огрубели от работы?

И прежде всего она стала плоскогрудою.

Она не пошла.

Вы читаете Последняя глава
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату