возлюбленные… Хотите верьте, хотите нет — все свободолюбие, все диссидентство зарождалось там, на войне. Все живое рождается там, где больно.
V
Вековой лес
Если вам когда-нибудь приходилось войти в настоящий вековой лес и углубиться так, что забудешь все на свете, даже в какой стороне родился, то вы, наверное, испытали неизъяснимое чувство причастности к этому величию… Как в пустыне или на вершине настоящего горного хребта. А пуще того — полная пустота ожидания… Такой лес не просто обволакивает, он захватывает тебя всего, без остатка. И ты становишься его частью. Он отодвигает остальной мир, даже вместе с войной, куда-то на самый край обетованной… Он завораживает… Если ты, конечно, один, а не с шумной ватагой.
В стороне на прогалине паслась привязанная на длиннющей веревке бурая корова. Изрядно костлявая, но все равно корова. Осень стояла не сухая, травы высокие.
Где-то в лесу снова бабахнуло.
— Еще один?.. — спросил Андрюша Родионов.
— Нет. Это подрывают… — ответил Долматов, минометчик в этом деле знал толк.
— Вот корова! — обстоятельно, с философским оттенком начал Андрюша. — Целый день ходит… Жует… Одних ног — четыре! Казалось бы? У начштаба гастрит, язва желудка… И ничего… Не подрывается.
— Кто? Начштаба?
— Я про корову. Это его корова. Она ему для лечения.
— Так у него же есть машинистка, — Долматов, видимо, полагал, что для лечения комплекса желудочных заболеваний этого достаточно.
Оба были в отключке, думать не хотелось, и разговор шел по инерции.
— Но она не молочная, — объяснял Андрюша. — А рядовой Нетребин приказом к ней был прикомандирован.
— К машинистке?
— Ты в своем?.. Он из моего взвода. Весь в чирьях. Мука… «Паси, — говорит. — И сам, глядишь, поправишься», — это начштаба ему. Рядовой Нетребин осторожный такой, два года войны, как на цыпочках прошел, а на второй день вступления в должность пастуха подорвался, вместе с чирьями… Корова, заметь, хоть бы х-хны!.. Кстати, саперы говорят: «Эту вашу буренку надо приспособить миноискателем — она сверхчувствительная, обходит все опасные места». Проверяли. За ней можно ходить. Только след в след…
— За коровой?! — издали спросил Иван Белоус, преисполненный танкистского скепсиса.
— Ну не за начальником же штаба?!
Тишина в осеннем лесу убаюкивала всякую осторожность.
— Ой, вон еще… Еще… — она собирала позднюю ягоду и грибы одновременно, грибы в пилотку, ягоды в рот.
Высокая, угловатая, еще толком не сложившаяся, на тонких ногах, торчащих из сапог, и ее подруга — худенькая, грациозная — та самая Юля, что была гостьей в землянке… Обе забирались все глубже в лес.
— Не дури, здесь мин понатыкано… — спокойно сказала Юля, а сама собирала и отправляла в рот ягоды — здесь их была тьма тьмущая.
Обе были еще в летней армейской форме. Первая, худая, длинноногая, уже добралась до большой кучи валежника и хвороста.
— Ой, Юлька! Ну, сколько же здесь… И вот тут еще… Иди сюда. И еще… Иди, ско-а…
Сильный хлопок расколол тишину — эхо было куда сильнее, чем взрыв. От кучи медленно отлетала маленькая серенькая тучка — она плыла над лесной травой и не растворялась. Одинокий девичий крик разорвал вздрогнувший лес:
— А-а-а!.. На по… По-о… Спа-а-си-и-и!.. — первая, худая и высокая, лежала плоским брошенным лоскутом на траве. Юля двумя руками схватилась за лицо и беспомощно тыкалась в стволы деревьев.
Со всех сторон туда бежали люди.
…Взводный мчался, казалось, на пределе сил, но он не мог догнать бегущих впереди. Никола Лысиков вообще еле-еле поспевал за ним. Тут взводный остановился и заорал на весь лес:
— Слушай команду!.. Сто-о-ой! Все-ем сто-о-о-ять! Всем! — а глотка у него луженая. — Передать команду!
Но передавать не было необходимости — и так все стояли, как вкопанные… Опомнились.
— Братцы, стоять!.. Ни с места. — А сам двинулся к уползающей ядовитой тучке, схватил ту, что держалась руками за лицо: — Юля! Юлечка… — прижал ее к стволу дерева, — погоди. Погоди, хорошая… — силой оторвал руки от глаз. — Свет хоть видишь?
— Свет… Свет вижу… — а сама рукой показывала в сторону лежащей на земле — значит, видит.
Лысиков оказался рядом.
— А ты здесь зачем? — прикрикнул на него взводный.
— Тебя забыл спросить! — еле произнес сквозь одышку Никола.
— Держи, — взводный передал ему Юлю. — В медсанбат. Сразу! — а сам кинулся к той, что лежала на земле в самой безнадежной позе.
— Может быть, не будем разминировать телами?! Может быть, позовем саперов?! — издали увещевал Курнешов.
Рядом с ним стоял понурый Долматов. Было такое впечатление, что они созерцали происходящее. Проще и деловитее, чем Долматов, наверное, никто не воевал — он всегда, вместе со своим минометным взводом, работал, трудился, как мастеровой, внешне почти не обращая внимания на усилия и разрушительные действия противника… Оба очутились в цепочке солдат и девчат из батальона связи. Здесь начиналась их территория.
Андрюша и Белоус уже были рядом. Взводный переворачивал убитую.
— Да-да, саперов бы сюда… — проговорил Андрюша.
Белоус отодвинул председателя, отстранил Андрюшу, который уже собирался поднять убитую, и легко поднял ее сам — раскиданную, почти невесомую девочку… Фуражка у него упала с головы. Взводный поднял фуражку, потом пилотку погибшей. Отряхнул обе… Грибы куда-то разметало…
Они шли след в след, гуськом — впереди Андрюша, ш ним Белоус с девочкой на руках и замыкал председатель… А те, что стояли в линию с Курнешовым и Долматовым, ждали неизвестно чего. Это было очередное наваждение.
Первым уходил из батальона капитан Стегарь, тот самый Сергей Авксентьевич, начальник штаба, который… Председателю он сказал:
— Вот тебе скажу, но строго конфиденциально: ухожу. Да, сматываюсь! Это не батальон, это сборище самоубийц. У вас лихость и дурость на первом месте, и только это поощряется. Не-ет! Здесь, с вами, можно только сыграть в ящик. Вот, твой архаровец подстрелил машинистку Веру… Негодяй… Судить его надо. А ты всячески выгораживаешь этого хулигана!..
— Не надо его судить. Это случайный выстрел.
— У вас все убийства случайные. Но поверь мне, опытному человеку, вы все тут друг друга
