они смотрели на поступок Ковалева сквозь пальцы, с еле шевелящейся досадой, что вот-де он шляется, а мы сиди. В мертвый час Баскаков бегал по казарме, докладывал старшине о потере простыни, всем было ясно, что она украдена, а вот такого неприятного чувства не было.
— Что ж, — пробурчал Карпушев, — мы ведь нарядов не даем, что мы можем сделать?
— Вздрючили бы как следует, не пошел бы.
— Вздрючить всегда можно, — сказал Липатов, — да толк от этого не всегда бывает.
На вечерней поверке старшина, выслушав доклады помкомвзводов, подошел к присутствующему здесь Смоляку.
— Товарищ военком, на вечерней поверке все налицо, за исключением наряда, двоих в отпуску, и одного в самовольной отлучке.
— Кого?
— Ковалева.
— Громче!
— Красноармейца первого взвода Ковалева!
Смоляк молча прошел на середину.
— Второй день у нас самовольная отлучка, товарищи. Когда это кончится? Первый взвод должен подтянуться. Мы можем и должны потребовать от старослужащих примера хорошей дисциплины, хорошего внутреннего распорядка.
Взвод стоял не чуя ног. Каждое слово Смоляка стегало красноармейцев, как пощечина. Дожили! Вместо примера — пальцем показывают! Они ждали, что вот военком скажет о воровстве во взводе, это будет значить: «побаивайтесь их, и у вас могут чего-нибудь украсть». Все будут хвататься за карманы и чуть не гнать их. Но военком про воровство не сказал.
Расходился взвод молча, пристыженно смотря вниз. Им казалось, что на них все смотрят: одни — с брезгливым сочувствием, другие — с ехидной усмешкой, а третьи — с законным упреком, как военком. И было досадно и на Ковалева и на себя за то, что так безразлично относились к проступкам товарища.
6
На следующий день на президиуме ячейки вырабатывался проект договора социалистического соревнования.
Самовольные отлучки в первом взводе, сон в наряде, воровство — за все это президиум ячейки потребовал ответа от взводных коммунистов Курова и Липатова. Попытка Липатова отбояриться тем, что мы, мол, при чем тут, встретила такой отпор, что он съежился и не проронил больше ни слова.
— То есть вы за взвод не ответчики? — горячился Ветров. — Взвод будет разлагаться, а коммунисты ни причем? Значит, вы так там поставили работу, что даже дисциплина начала падать. До чего вы достукались, что даже к эскадронной общественности комиссар обратился, — помогите, дескать, товарищи, там у меня коммунисты спят, не раскачаются.
Когда обсуждался вопрос, откуда начать вызов на соцсоревнование, Куров едва уломал президиум поручить это первому взводу. Ветров хотел забрать это себе во взвод новобранцев-переменников, — пусть, дескать, они очко вперед дадут кадровикам!
Поднявшись наверх из библиотеки в первый взвод, Куров в тот же вечер начал работу.
— Слышали, товарищи, как нас на буксир хотят взять второй и третий взвод?
— На какой буксир? — удивились красноармейцы.
— А вот, дескать, у них, у нас то есть, дисциплина ни к лешему, так мы их подтянем.
— Это как же они подтянут нас? По наряду, что ли, дадут?
— Пусть попробуют!
— Подтянуть-то они могут, — дождавшись, пока прокричатся удивленные и рассерженные красноармейцы, начал опять Артем. — Начнут в газету писать, на собрании поставят вопрос, да мало ли? Как-никак, а нам это в пику.
— За собой пусть смотрят, — зубами вытягивая ремень из сшиваемого чембура, заворчал Карпушев, здоровенный, с нависшими густыми, бровями красноармеец. — Они вон ухи рубят лошадям, а туда же! «На собрание поставим!» Мы тоже можем поставить. Зиму-то по три лошади убираем, бережем, а они пришли на лето, да еще нам указ хотят сделать!
— А и могут. Что ты с них возьмешь? — проворчал кто-то.
— Все-таки нам дожидаться этого не след, — заметил Липатов.
— Не след-то не след, это фактура, что не след.
Бегали оконные от заходящего солнца зайчики по койкам. Хмурились красноармейцы. Лазали в затылок корявыми пальцами, пахнущими лошадью, ружейным маслом и клинковой сталью.
— А ведь поставят, черти, возьмут и поставят! Почему, скажут, у вас во взводе самовольные отлучки? Почему спят в наряде? Воров, скажут, наплодили? Так готовитесь к защите Советского Союза? Так укрепляете Красную Армию? Тут лошадиным ухом не отделаешься. Главное, что не один Ковалев спал да в самовольную отлучку ходил, не свалишь!
— Тут, товарищи, что есть, то есть. Не скроешь, так и придется сказать, что есть, мол, — заговорил опять Куров.
— Это кому сказать? Второму взводу?
— Прощенья, что ли, просить? — опять схватились красноармейцы.
— Им придется сказать: «Было, мол, товарищи, и беремся, мол, мы это исправить».
— Ну уж это извиняюсь! Пусти-подвинься, чтобы мы пошли к ним!
— Исправим, мол, — продолжал Куров торопясь, чтобы его не прервали. — Берем, мол, на себя обязательство и вас на это вызываем, чтобы у вас тоже не было никаких проступков. Вызываем на социалистическое соревнование.
— Как?
— Это как на заводах?
— Как на заводах. Берем, мол, на себя обязательство коня сберечь и вас на это вызываем.
Куров встал с койки и уже махал рукою, как на собрании. Красноармейцы повернулись к нему, и даже Карпушев бросил свой чембур.
— Вот это правильно! Насчет лошадей-то у них не того.
— Берем, мол, на себя обязательство давать по стрельбе семьдесят процентов, а вас вызываем на шестьдесят.
— Заслабит их с шестидесяти-то?
— Кишка тонка!
— А пусть! — вскочил Миронов. — Пусть! Они нас подтянуть хотели? Вот пусть они шестьдесят дадут, тогда и подтягивают!
— Берем, мол, — звенел Куров, — берем, мол, на себя обязательство срубать девяносто процентов лоз, а вас вызываем на семьдесят пять!
— На семьдесят пять? На восемьдесят! — крикнул Миронов. — А мы сто!
— Нно-но, разошелся! — загудел Карпушев. — Сруби сперва девяносто. Прыткий больно!
— Обязуемся, мол, семьдесят уколов из ста делать пикой по мешку и по соломенному арбузу, а вас вызываем на шестьдесят! Беремся ехать на четыре препятствия не больше как с одной закидкой, а вам даем две закидки!
— Глуши их, Куров, дави! Не подмажем!
— Обязуемся, мол, проработать и изучить шестнадцатую партконференцию, организовать красноармейскую коммуну, а второй взвод вызываем на проработку, разъяснение родным через письма. Третий взвод — на вовлечение своих хозяйств в деревенские колхозы и на организацию в Подберезье своего колхоза.
— Куров! Стерва ты! Сволочь! Что же ты молчал, скуластый черт? Да мы бы давно!..
— Пиши объявление, а мы подпишемся! Так и пиши: вызываем, мол, и никаких гвоздей.
