напрасными.
Госпожа Браун и три ее дочери — самая младшая Маргарет, или просто Гретль, — как и большинство немцев, терпели нужду и лишения. Мать шила солдатскую форму и абажуры для настольных ламп. Она была вынуждена уволить горничную и сдать одну из комнат. Старшая дочь Ильзе присматривала за сестрами, играла с ними в куклы и даже устраивала домашние спектакли, в которых Ева изображала прекрасную принцессу. Роль принца обычно отводилась коту.
Франциске Браун часто приходилось выпрашивать возле кафе и пивных куски хлеба. Иногда сестры находили дома немного масла. Как-то, услышав стенания Ильзе и Гретль, Ева сказала: «Подержи свой ломоть на свету, если блеснет, значит, на нем еще осталось чуть-чуть масла». Эти слова стали чем-то вроде семейного девиза. Зачастую Ева произносила их даже в «Бергхофе», и Гитлер всякий раз хвалил ее за находчивость и наблюдательность.
В школьном возрасте Еву отослали к родителям матери, чтобы те отдали ее на обучение в близлежащий монастырь. Тамошние монахини до сих пор помнят, что Ева была «очень прожорливой» и постоянно доедала за другими их десерт.
В народную школу Ева пошла только после возвращения с войны отца. Один из ее учителей вспоминает: «Совершенно дикий ребенок, на уроках вечно отвлекалась, никогда не делала домашних заданий и очень любила спорт. Все остальное ее совершенно не интересовало. Но с головой у нее было все в порядке, и мы все думали, что в жизни она найдет себе достойное место».
Ева была очень капризной. Однажды мать так разозлилась на нее, что окунула головой в таз с холодной водой, это не помогло. За прогулы Еве порой доставалось от отца, но даже телесные наказания на нее не действовали, Сестры до сих пор помнят, как она, стоя на коленях, одной рукой писала сочинение по английскому языку, а другой — неторопливо причесывалась.
Если Ева опасалась, что за проделки ее строго накажут или заставят есть ненавистное пюре из брюквы или овсяную кашу, она сразу делала вид, будто у нее желудочный спазм. Получалось у нее это настолько мастерски, что в конце концов она сама поверила в собственные страдания и впоследствии постоянно жаловалась на больной желудок. На самом деле Ева отличалась необычайно крепким здоровьем и никогда не страдала ни от каких недугов.
в 1925 году доходы Браунов значительно увеличились, и они переехали в просторную квартиру, расположенную на третьем этаже дома 93 на Гогенцоллернштрассе. Теперь семья снова могла позволить себе нанять горничную и принимать гостей.
Девочки брали уроки рисования и музыки, учились танцевать, посещали лицей на Тенгштрассе. Они выросли и начали проявлять интерес к молодым людям. Вскоре их дом, по ассоциации с одной из оперетт Франца Шуберта, стали называть «Домом трех девушек».
Ильзе очень любила танцевать, и ей хотелось устраивать в доме танцевальные вечера. Но молодые люди, как правило, отдавали предпочтение разыгрываемым Евой домашним спектаклям. Звучала записанная на пластинках старинная и современная музыка, извлеченные из кладовой старые платья превращались в роскошные одеяния. Вместо платы за вход гости приносили с собой «Бразильянца» — пирожное с шоколадным кремом. «Она всегда была сладкоежкой, — подтверждает друг детства Евы Ганс, ныне директор сталелитейного завода в одном из западных районов Германии. Под его фотографией в альбоме Евы ее рукой написано «Мой первый флирт».
«Многие парни были без ума от Евы, но она не обращала на них внимания, — говорит ее другой друг детства, ставший теперь владельцем авторемонтной мастерской на Гогенцоллернплац. — Здесь на площади мы всегда играли в лапту. Ева носилась как угорелая и с дикими криками каталась по земле. Мать, выйдя вечером на балкон, чтобы позвать Еву ужинать, с трудом узнавала ее. Ева и флирт? Едва ли. Она стремилась побеждать нас на спортивном поприще. У нее был совершенно неистощимый запас шуток и проказ. А если говорить о внешности, на мой вкус, она была излишне полновата. Ганс рассказывает: «Как- то мы решили опробовать мой новый мотоцикл. Мы — это наша общая приятельница Инге Шроп, Ева, ее подруга Герда и я. Внезапно — я как раз увлекся разговором и пропустил момент — эта сумасшедшая Ева завела мотор и скрылась за углом. А ведь она вообще не умела водить! Слава Богу, ничего не случилось, она вернулась целой и невредимой и спокойно так заявила: «Нет, мотоцикл — это не для меня. Мне больше по душе шикарные автомобили». Такие выходки были вообще в ее стиле».
В хранящемся в архиве лицея аттестате зрелости Евы много хороших оценок. «Разумеется, она самый настоящий «enfant terrible»[14], и ни одна выходка в классе без неё не обходилась. Она была довольно смышленой и быстро схватывала самое главное, — рассказывает ее учительница фрейлейн Хайденхаберг. — Если от нее требовали вести себя спокойно, она садилась читать Карла Мая. Любовные истории ее вообще не интересовали, но один из учителей привил ей любовь к прозе Оскара Уайльда». Даже в Оберзальцберге Ева не расставалась с переплетенным в тонкую кожу томом, хотя, по настоянию Гитлера, сочинения этого писателя и драматурга были запрещены в Германии.
Ева обожала джаз и американские мюзиклы. Ее любимым актером был Джон Гилберт. Она также восхищалась исполнительницей главной роли в фильме «Метрополис» Бригитой Хелм, так как, по словам отца, немного походила на нее.
В 1928 году мало кто думал, что в Германии вскоре воцарятся нищета и безработица. Тем не менее девушки из богатых семей уже тогда стремились научиться сами зарабатывать себе на хлеб.
Брауны взяли за правило отправлять дочерей на время в монастырские пансионаты для совершенствования знаний. Монахини католического ордена «Английские девушки» снискали репутацию опытных воспитательниц тех дочерей бюргеров, которые хотели бы заодно брать уроки хороших манер и освоить какую-либо профессию.
Монастырский пансионат располагался на берегу реки Инн, прямо на границе с Австрией, у въезда в небольшой городок Зимбах. Еве пришлось там очень нелегко. Ее раздражали как сами монахини, так и установленная ими дисциплина. Обучение в пансионате продолжалось обычно два года, но Ева не собиралась оставаться в нем так долго. Она даже пригрозила матери, что убежит и отправится искать счастья в Вену или в Берлин.
В пансионате сохранился классный журнал с фамилией Евы. По словам сестры Марии-Магдалины, она была «очень честолюбивой, сообразительной, обладала приятным голосом и играла в спектаклях. Подруг у нее здесь не было. Церковную службу она никогда не пропускала.
Обряд конфирмации Ева прошла еще в Мюнхене. Позднее семья пышно отпраздновала ее приобщение к Святым таинствам. Ни у кого из проживавших в ее квартале девочек не было такого красивого белого платья. Кроме того, дедушка подарил Еве изящные наручные часы. В монастыре она, как и положено, исповедовалась два раза в неделю и принадлежала к числу немногих избранных «детей Марии», которым разрешалось украшать алтарь.
Перед встречей с настоятельницей — за это время здание обросло многочисленными пристройками, а в пансионате училось уже четыреста девушек — автор всерьез опасался, что монахини откажутся отвечать на его вопросы и вообще не станут говорить о своей «печально знаменитой» бывшей ученице. Но все произошло с точностью до наоборот. Они буквально засыпали его вопросами: «Он действительно любил ее? Она на самом деле погибла?»
В сущности, у монахинь не было никаких оснований быть благодарными бывшей выпускнице своего пансионата. «Когда нацисты в 1940 году хотели отобрать у нас монастырь и открыть на его территории курсы по подготовке пропагандистов, — рассказала настоятельница, — я твердо решила сделать все, чтобы отвратить от нас беду. Случайно я узнала, что Ева Браун в Берхтесгадене, и с неимоверным трудом дозвонилась до нее. Она выслушала меня и холодно сказала: «Ну хорошо, я поговорю с партайгеноссе Борманом[15]. Он как раз у меня в салоне. — Она отложила трубку, я услышала обрывки фраз, раскатистый мужской и звонкий женский смех. Затем она снова взяла трубку и с утешительными нотками в голосе сказала: — Ни о чем не волнуйтесь. Я лично прослежу, чтобы все было в порядке». Однако через несколько недель нас выселили из монастыря. Вернулись мы туда только после прихода союзников».
На вопрос, испытывают ли монахини чувство стыда или хотя бы угрызения совести из-за того, что одна из их учениц попала в зависимость от самого настоящего чудовища, настоятельница Тереза Непорочная с грустью ответила: «Неужели вы думаете, что мы настолько наивны и верим, будто за два пфеннига можно спасти душу? Мы молимся, терпим лишения и знаем, что наши девушки, такие с виду
