Мама отпустила меня взять кое-какие вещи из своей квартиры, это в пятнадцати минутах езды.
— Если не вернешься через сорок минут, я буду волноваться, — пообещала она.
В таких ситуациях я начинаю жалеть, что у меня нет братьев и сестер. У мамы было два выкидыша — один до меня, другой после, — и отсутствие брата или сестры не компенсируешь никаким количеством детских лошадок и розовых трехколесных велосипедов.
За рулем я размышляла о Колетт и ее волосах. Самым большим потрясением явилось то, что она практически моя ровесница; может, отец и на моих подружек поглядывал? Прежде за ним никакие похождения не числились — до вчерашнего дня такое предположение вызвало бы у меня приступ хохота, — но сейчас, я неожиданно взглянула на ситуацию свежим взглядом. Мне вспомнилось, как добр он всегда был с моими подружками, одаривал их шоколадом — но это было почти равносильно тому, чтобы предложить им дышать нашим воздухом. А когда мне было лет двадцать, папа в два часа ночи надевал пальто поверх пижамы и ехал в центр, чтобы забрать меня и еще десяток таких же дурочек из ночного клуба. Обыкновенно мы были малость под градусом, и высшей точкой стал эпизод, когда Сьюзан высунулась из окна машины и выблевала полбутылки персикового шнапса прямо на дверцу. Папа ничего не заметил, пока наутро, позвякивая ключами, не подошел к авто, чтобы ехать в гольф-клуб, и не обнаружил, что одна из дверей как следует разукрашена. Но вместо того, чтобы рассердиться, как это случилось с мистером Байерсом, когда Сьюзан заблевала ему цветочную клумбу («Скажите этой сикушке, чтобы пришла и все убрала! Ей вообще не следует пить, она еще мала, да и не умеет!» — и еще много чего в таком роде), папа лишь произнес: «Вот те раз! Уж эта мне Сьюзан!» — и кинулся назад в дом за ведром воды и тряпкой. В те времена я считала, что папа у меня просто добрый, но теперь я начинаю думать, не скрывался ли под этой личиной старый развратник.
Тошнотворное предположение.
Я несколько раз застряла на светофоре и потеряла время. Хорошо хоть код на электронных воротах работал. Моя квартира расположена внутри комплекса, претендующего на «современность и комфорт», и среди его многочисленных удобств есть (смехотворно бедный) спортзал и электронные ворота, теоретически обеспечивающие «безопасность». Не будем говорить о том, что кодовый замок то и дело ломается и люди не могут выехать на работу или прибыть вовремя к ужину — в зависимости от того, в какое время суток произошла поломка.
Я пробежала глазами накопившуюся почту — шесть или семь листовок с рекламой йоги, буклет про очищение кишечника, больше ничего — и прослушала автоответчик: ничего срочного, все сообщения заканчивались обещанием позвонить на мобильник. (Уж этот мне мобильник. Куда легче было бы жить без него.) После этого я запихнула в сумку туалетные принадлежности, белье и зарядник к телефону и стала искать что-нибудь чистое из одежды, чтобы было что надеть на работу. Нашла одну отутюженную блузку на дверце шкафа, но мне требовалось две. Порывшись в шкафу, отыскала еще одну, но оказалось, что она висит неношеная по той простой причине, что под мышками у нее въевшиеся желтые пятна, которые никакая стирка не берет, потому я ее больше и не надеваю. Ну ладно, придется довольствоваться тем, что есть, пиджак снимать не буду — и все. В заключение я упаковала свой костюм в тонкую полоску и туфли на высоких каблуках. (Я никогда не хожу без каблуков. У меня всегда такие высокие каблуки, что, если я по какой-либо причине скидываю туфли, люди начинают озираться и недоуменно спрашивают: «Куда она подевалась?» — а мне приходится отвечать: «Я тут, внизу».)
Перед уходом я с тоской посмотрела на свою кровать; сегодня мне придется спать у родителей в гостевой спальне, а это совсем не одно и то же. Я обожаю свою постель. Давайте-ка я вам о ней расскажу.
Моя кровать очень миленькая. Это не просто старая кровать. Эту кровать я собрала своими руками, причем это не значит, что я получила ее в плоской коробке из «ИКЕА». Я купила дорогой матрас — точнее, не самый дешевый из тех, что были в продаже. Кажется, он был третий по дешевизне. Гулять так гулять.
Дальше. Постельные принадлежности. У меня не одно, а два пуховых одеяла. Одно, как вы догадались, чтобы укрываться. Второе — вам это понравится — я стелю под простынку, так что можно сказать, я на нем сплю. Этому фокусу меня научила мама. Трудно передать, насколько это приятно — погрузиться в нежные пуховые объятия. Такое ощущение, будто эти два одеяла меня поглаживают и приговаривают: «Ну вот, хорошо, ты теперь с нами, расслабься, все будет в порядке», — как герой- любовник в конце фильма говорит девчонке, которая удрала от плохих фэбээровцев да еще и сумела без единого выстрела вывести их на чистую воду.
Простынки, одеяла и наволочки: хлопок, разумеется, и все белое, белое, белое (если не считать кофейных пятен).
Уникальная деталь: изголовье. Точнее — это лучшее во всей кровати. Мне его сделал приятель Коди — Клод (я заплатила, это был не подарок), и это изголовье достойно кинозвезды пятидесятых годов: большое, все в завитках и изгибах, обитое шелком цвета старой бронзы, по которому разбросаны чайные розы — немного от сказки, немного от ар-нуво, одним словом — замечательное. Кто ни приходит, всегда на него обращает внимание. Антон даже, когда впервые вошел, воскликнул: «Ой, какая у тебя девичья кроватка!» — и с хохотом меня на нее повалил. Счастливые денечки…
Я бросила на кровать прощальный взгляд. Не хотелось мне с ней разлучаться. Я даже перебросилась парой слов со своими несуществующими сестрами. Одной я сказала: «Отправляйся к маме, ты старшая». Но ничего не произошло, пришлось ехать самой.
Я вышла из машины и, нагруженная чистыми блузками и костюмом, прошла в дом. Мама вскинулась:
— Зачем они тебе?
— На работу ходить.
— На работу? — Можно подумать, она такого слова в жизни не слыхала.
— Да, мам, на работу.
— Когда?
— Завтра.
— Не ходи.
— Мам, Мне надо. Если я не пойду, меня выгонят.
— Возьми отпуск по семейным обстоятельствам.
— Такой отпуск дают, только когда кто-то умер.
— Да уж лучше бы умер.
— Мам!
— Нет, правда! Нам бы все сочувствовали. Выказывали почтение. А соседи бы еще и поесть носили.
— Пироги с начинкой, — уточнила я. (Так оно и бывает.)
И песочные корзиночки с яблоками. Маргарет Келли печет изумительные поминальные корзиночки с яблоками. (Это было сказано с определенной долей горечи, сейчас поймете почему.) Но, вместо того чтобы с Достоинством умереть, он заводит себе любовницу и меня бросает. А теперь еще ты собралась выйти на работу. Возьми отгулы.
— У меня их не осталось.
— Тогда больничный. Доктор Бейли тебе выпишет. Я заплачу.
— Мам, я не могу. — Во мне поднималась паника.
