За моей спиной возникает отец и начинает:
— Джемма, не трогай ее, она не виновата. — Потом бурчит: — Прости, дорогая, — но не мне, как ты догадываешься. Я, как спущенный мячик, возвращаюсь в дом, и знаешь, Сьюзан, о чем я думаю? Что волосы у нее смотрятся получше моих, у нее пряди высветлены.
Папа пробыл еще пять минут, потом, уже уходя, достал четыре пробных батончика «Тирамису» из кармана своего (с трудом вывела это слово) замшевого пиджака. Я чуть было не растрогалась — хоть от шоколада нас не отлучил, — но он говорит:
— Скажешь мне потом свои впечатления. Главное — не слишком ли резкий кофейный привкус?
Я швыряю в него батончиком, попадаю в щеку и говорю: «Сам проводи свои маркетинговые исследования!» — а краем глаза вижу, что мама в свою шоколадку вцепилась мертвой хваткой.
В следующее мгновение нас уже только двое, я и мама, мы сидим молча, разинув рты.
Тут у меня случился настоящий шок, все происходящее стало казаться совершенно нереальным. Я никак не могла прийти в себя.
Как это могло случиться? Но знаешь что? Хоть у меня на душе и полная неразбериха, одно я все же чувствую — смущение. Плохо, да? Нет, но ты только подумай: мой отец в постели — в постели! — с женщиной моего возраста. Думать о сексе между родителями уже неприятно, что уж говорить о чужих людях…
Вспомни, как твой отец женился на Кэрол. И как мысль о том, что они занимаются этим, нас так покоробила, что мы решили, что они сошлись, только чтобы не быть одинокими, для компании. Если бы только я могла себя убедить, что и здесь тот же случай!
И зачем все это суровой Колетт с ее мелированными волосами? Мой отец ведь даже жилетку носит. Жилетку, сечешь?
А-а! Я так и представила, как они вместе выходят в свет.
— И это после всего, что я для него сделала, — проговорила мама. — Бросить меня на закате жизни. Что я сделала не так?
Знаешь, меня всегда беспокоила перспектива обзавестись детьми, мне казалось, невыносимо будет смотреть, как разбиваются от несчастной любви их подростковые сердца. Мне и в кошмарном сне не могло привидеться, что придется переживать по тому же поводу за собственную мать.
Ты ее знаешь: образцовая жена, чудесно готовит, дом — в идеальном порядке, никогда не оборвет отца, когда он разноется про свои шоколадки, которые продаются не так хорошо, как должны. До самого климакса сохранила фигуру. Да и климакс перенесла героически, ни разу не вылетела из супермаркета с неоплаченной банкой сардин в сумке. (Почему это всегда оказываются сардины?)
Могу тебе сказать, что вся эта история очень ожесточила меня по отношению к мужчинам. Да что же это такое?! Ты отдаешь им всю жизнь, стоишь у плиты до седьмого пота, худеешь до остеопороза — и ради чего? Чтобы в тот момент, когда ты вступаешь в старость, тебя бросили ради неравнодушной к жилеткам женщины с крашеными волосами?
— Он тебя не стоит, — сказала я.
Но мама вдруг рассердилась:
— Между прочим, ты говоришь о своем отце.
Но что я должна была сказать? Что в море полно другой рыбы? Что ты еще встретишь свое счастье? Маме ведь уже шестьдесят два, она мягкая, домашняя и похожа на бабушку.
Если будет возможность, позвони мне, я сейчас с мамой живу. Это продлится некоторое время — пока отец не образумится и не вернется домой.
Целую,
Джемма.
P.S. Я не против, что ты не выпила валиум, ром с колой — неплохая замена. Ты правильно поступила.
