подошел к нему и вытер грязный нос мальчика. Мексиканец оглянулся на жену. Какая-то женщина, с растрепанными после сна волосами, подошла к ней и обняла ее за пояс.
Мексиканец прижал руку к сердцу. Он посмотрел на людей, стоявших перед ним, маленькой жесткой загорелой рукой показал на удалявшихся всадников и заговорил. Говорил он минуты три. Это была целая речь. Потом ударил себя в грудь, изящным сдержанным жестом обвел толпу и умолк.
Все выслушали его внимательно, хотя и не поняли ни одного слова, так как, за исключением его семьи, никто не знал здесь испанского. Речь всем понравилась.
— Хорошая речь, — сказал высокий старик. — Умеет человек говорить. Я однажды слушал одного парня в Нью-Йорке. Он был с высшим образованием. Тоже хорошо говорил. Тысячи три народу там было… И этот тоже умеет.
Он подошел к маленькому мексиканцу и похлопал его по плечу.
— Правильная речь. Как раз то, что нужно.
Речь действительно была хорошая. Она была хороша потому, что мексиканец, который только что принял американского мальчика в свою семью, сказал о том, что он сам будет членом великой семьи трудящихся.
СЭМ ИДЕТ В МЭРИЮ
Сэм проснулся рано. Уже рассветало и тоненький луч солнца протянулся от щели в стене хижины к соломенной подстилке, на которой он лежал. Из-за стены доносился легкий, сухой шелест. «Кукуруза шелестит, — подумал Сэм. — Хорошо, если бы не было дождя».
В солнечном луче плавали золотые пылинки. Потом по паутинке откуда-то сверху спустился маленький паук и повис покачиваясь. Сэм приподнялся и пошарил возле себя рукой, отыскивая трубку. С ящика, который стоял у стола, неожиданно спрыгнула большая крыса и, промчавшись мимо Сэма, юркнула в щель возле двери. «Отчего здесь крысы? — удивился Сэм. — Им и есть-то нечего. Мешок с кукурузной мукой мать вешает к потолку, а патока стоит в ведре на плите, — им туда не добраться».
Он вспомнил, что в прошлом году у соседей крыса укусила мальчика и тот несколько месяцев ходил с гноящейся раной. «Надо бы их вывести», — подумал Сэм.
Потом, присев на подстилку, он высек огонь из кремня, прикурил и некоторое время лежал неподвижно, глядя на голубые волны дыма, висящие в воздухе. Тело у него болело, особенно тяжело было поднимать руки. Вчера он весь день работал на ферме у Доджа, хозяина земли, которую они арендовали. «Какой сегодня день? — подумал Сэм. — Почему нас мать не будила?»
И вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье. Он сразу забыл про боль в мускулах плеч и спины. Да, сегодня было воскресенье — тот самый день, когда Сэм должен выполнить свое решение.
Легким движением он поднял с пола свое большое тело. Еще одна крыса рванулась мимо него к щели, но он ее даже не заметил. «Надо разбудить Джоя, — сказал он себе. — Пусть мальчик знает. Может быть, ему придется остаться за старшего в семье».
Сэм подошел к противоположной стене хижины и наклонился. Джой спал на такой же подстилке, какая была у Сэма. Он лежал на животе, согнув одну руку в локте, а другую протянул вдоль тела.
Сэм дотронулся до коричневого плеча Джоя. Мальчик сразу проснулся и, приподнявшись, посмотрел на брата большими темными глазами. Несколько соломинок застряло в его курчавых волосах. Сэм выпрямился и кивнул головой по направлению к двери. Джой встал. Они осторожно открыли дверь и вышли из хижины.
Солнце еще не поднялось высоко. На небе не было ни облачка. «Хороший день для уборки», — подумал Сэм. Братья пошли по тропинке, ведущей от дверей хижины к двум высоким деревьям. Там из земли вытекал маленький родник, возле него Сэм сделал водоем, чтобы по вечерам можно было помыться после работы.
Широкое кукурузное поле спускалось от хижины к дороге, ведущей в город. За дорогой оно снова поднималось вверх, образуя пологий холм. Там кукуруза была уже сжата и на равных промежутках один от другого стояли снопы.
Дул легкий ветер, и от него по несжатой кукурузе пробегали волны. «Хорошая земля! — думал Сэм. — Если бы только она принадлежала нам…»
Братья дошли до водоема и остановились. Джой смотрел себе под ноги. Сэм огляделся вокруг и сказал:
— Я всё-таки пойду сегодня, Джой.
Мальчик не ответил. Он еще ниже опустил голову и потирал одной босой ногой другую.
Так они стояли некоторое время молча; один большой и широкоплечий, другой высокий для своих лет, но худенький и гибкий. Сэм смотрел на руку брата, которой тот теребил рваную бумажную рубашку; рука была темная со светлыми шрамами, тонкая и подвижная. Кожа чистая, нежно-коричневого цвета, но длинные пальцы и ладони потрескались и покрылись ссадинами и твердыми мозолями. Во время уборки Джой работал на вязке снопов. «Справляется за взрослого, хотя ему еще только тринадцать лет, — подумал Сэм. — Хоть бы отец был жив. Нет, дальше так нельзя. Никак нельзя». Сэм снова заговорил:
— Я скажу матери тоже.
— Она знает, — сказал Джой. — Ма еще вчера вечером поняла, когда ты медали доставал.
Они снова замолчали. Потом Джой поднял голову и посмотрел брату в лицо. В глазах мальчика была тревога и тоска.
— Может быть, лучше не ходить, Сэм? — тихо проговорил он.
— Нет, — быстро и убежденно ответил Сэм. Он оглянулся по сторонам, как бы ища поддержки, и горячо повторил: — Нет. Ты понимаешь, кто-нибудь должен начать. Нельзя, чтобы так шло дальше. Я много думал. Целыми ночами. Так дальше жить нельзя, нельзя… — и Сэм резко отвернулся от брата. — Я пойду, — сказал он твердо. — Мы будем бороться. — Сэм снова повернулся к Джою. — Может быть, всё кончится хорошо. Ну, давай мыться. — Сэм улыбнулся, взял Джоя за руку и шутливо подтолкнул к водоему.
Когда они снова подошли к хижине, мать уже встала. Из глиняной трубы поднимался дымок. На доске, заменявшей стол, лежала горка горячих кукурузных лепешек. Мать стояла возле плиты, склонившись над сковородой.
Сэм и Джой сели на ящики, служившие им стульями. Мать поставила перед ними банку с патокой и села сама. Все ели молча, обмакивая лепешки в патоку.
— Не знаю, на сколько нам хватит муки, — сказала наконец мать. — С этого урожая нам не расплатиться с хозяином.
— Нам никогда не расплатиться, — ответил Сэм. — Тут всё так устроено, что издольщик[3] всегда будет в долгу.
— Прошлой осенью большой Мак пробовал бежать, не расплатившись, — задумчиво произнесла мать, — но они его поймали.
— Как тут убежишь! — с горечью сказал Сэм. — У них столько собак выучено ловить негров… Когда нас в Шербурге встречали, я подумал, что меня уже нигде не будут травить собаками. Но теперь я понял, каким я тогда был чудаком.
Сэм подошел к своей постели и вынул из-под соломенной подушки завернутые в тряпочку медали, полученные им за боевые успехи во время службы в армии.
— Я пойду, мама, — сказал Сэм выпрямляясь.
Мать молчала.
— Пойду. Всё равно я не выдержу такой жизни. Мы должны им доказать, что негры уже не рабы.
— Лучше бы ты не ходил, мальчик, — вздохнула мать. — Они не простят тебе этого. Ни один негр никогда не голосовал в нашем округе.
— Всё равно когда-то надо начинать, — Сэм прикреплял медали к потертой солдатской гимнастерке, которая была на нем. — Кому же начинать, как не нам? Я ведь не один пойду. Они не посмеют нас тронуть. — Он взял с полки старые солдатские ботинки и стал надевать их.
