Володя был совсем еще юным, с пушком на верхней, чуть припухшей губе, с добрыми, слегка близорукими глазами, с мускулистой шеей и с широкими плечами атлета.
Одет он был во все белое и легкое. Когда Антонина и Валя вошли, он ходил по комнате крупными шагами и, отмахиваясь ладонью точно от мухи, громко что-то рассказывал, не замечая, что его не слушают…
Кроме Володи, в комнате были еще красивая, но какая-то беспорядочная девушка и юноша лет двадцати, гладко причесанный, худой, черный и быстрый в движениях.
Принесли чай.
За чаем Валя поминутно наклонялась к Антонине и шепотом говорила о Володе.
Потом все стали помогать Вале собирать вещи. Один Володя ничего не делал. Его добрые глаза рассеянно перебегали с вещи на вещь, с человека на человека — он курил и улыбался.
Собирались очень долго.
Каждая вещь, которую брали с собой, подвергалась тщательному осмотру Вали. Горничная приносила из кухни пакеты и свертки, Валя все разворачивала, нюхала, тыкала пальцем и всем оставалась недовольна.
— Ну что это такое, — говорила она, — опять телятину проклятую купили. Ольга, поди скажи маме! Ведь я же просила: ни Жуся, ни я телятину есть не будем.
Или:
— Господи, тешка пахнет! Володя, понюхай. Правда, пахнет?
— Я не чувствую, — застенчиво улыбался Володя.
— Это потому, что ты бесчувственный, — со значением говорила Валя. — Ольга, сбегай скажи маме, что тешка с душком. Быстро.
И взрослая Ольга, потряхивая смешной своей наколкой, бежала сообщить, что тешка с душком. А Валя раздраженно рылась в свертках, отыскивая какой-то желатин.
— Ну вот, — говорила она, — могу вас поздравить, мы опять без желе остались. Полюбуйтесь, две прислуги в доме, и ни одна не удосужилась купить желатину. Как тебе нравится, Тоня?
Антонина молчала. Ей было неловко, почти стыдно. Она никогда не думала, что Валя «такая» и что у них в семье все «так устроено». Раньше она не замечала всего этого, а может быть, раньше этого и не было…
Потом Валя и Жуся складывали в картонку купальные костюмы, особые дачные туфли, шляпы и платья. И платьев, и туфель, и шляп было очень много — все дорогие и все красивые. Антонина стояла возле картонки и, скрывая любопытство, разглядывала фасон, материю, отделку.
Когда дело дошло до белья, Жуся потребовала, чтобы «мальчишки вышли», но Игорь — так звали черноволосого худого юношу — запротестовал и остался. Володя успел задремать. Белья было тоже очень много, и Жуся, укладывая его, особенным образом смеялась, а Игорь вырывал некоторые вещицы у нее из рук и примерял на себя.
— Совсем обнаглел, — протяжно говорила Жуся и смеялась, обращаясь к Антонине, как бы приглашая и ее тоже посмеяться, — ужасный подлец… Отдай!
Валя была гораздо моложе Жуси, но, судя по тому, как она себя вела, ей очень хотелось походить на Жусю. Она носила такие же браслеты, так же пудрилась, и в ее одежде был тот же беспорядок, что и в одежде Жуси.
— Правда, Жуська очаровательна? — спросила Валя, когда Жуся вышла.
— Ничего, — вяло сказала Антонина, — а что она делает?
— Они оба, и Жуся и Игорь, учатся в нашей студии.
— В балетной?
— Почему обязательно в балетной? У нас вообще художественная студия. Там развивают вкус во всех областях искусств. Ну, спорят, обмениваются мнениями, у кого есть дарования, тот их профессионализирует. Это сложно, в двух словах не объяснишь.
— Интересно там?
— Кому как. Нас ведет профессор Злодницкий, это удивительный человек. На грани гениальности.
— Как он вас ведет?
На этот вопрос Валя не ответила. Только смерила Антонину взглядом — насмешливым и презрительным.
Наконец все собрались и вышли.
Володя нагрузился больше всех. Он нес тяжелый чемодан, картонку и огромный кулек с грецкими орехами. Антонине достались две кошелки с продуктами.
В трамвае вышло так, что Антонина и Володя попали в один вагон, а все остальные в другой. С передней площадки второго вагона Антонина видела, как Валя суетилась в моторном и как она через стекла делала Володе какие-то знаки… Володя не замечал, а Антонине не хотелось обращать его внимание на Валю.
Трамвай с грохотом и звоном летел вниз по пыльному, пахнущему смолой Литейному. Володя сидел на чемодане и смотрел на Антонину снизу вверх.
— Вы давно знаете Валю?
— Порядочно, — ответила Антонина, — а вы?
— Недавно…
Разговаривая, она думала о том, что хорошо бы наделать им всем неприятностей. Она не знала, за что. Может быть, за их платья. Может быть, за телятину, которой они не едят. Может быть, за то, что у Вали есть мама, а у нее нет никого. Может быть, за горничную в наколке. Может быть, за самое себя. Может быть, за то, что им всегда весело — этим людям, за то, что их много, а она одна, всегда одна…
— Вам всегда весело, правда? — спросила Антонина.
— Мне? Весело? — удивился Володя.
— Ну, не притворяйтесь! — раздраженно сказала она. — Что у вас за манера у всех притворяться!
Он с изумлением на нее смотрел своими добрыми, светлыми глазами. Потом что-то спросил, но она не ответила — думала. Ей сделалось душно от раздражения, от внезапной унылой скуки, от чувства недоброжелательства, переполнявшего все ее существо.
«Студия! — думала она. — Жуся! Профессор Злодницкий! На грани гениальности! А я одна, одна, одна…»
— Вы меня не слушаете, — сказал Володя.
— А что вы спросили?
— Вы с Валей учились вместе?
— Да, вместе.
— А теперь вы учитесь?
— Нет.
— Почему?
— Так.
— Вы, видно, чем-то недовольны, — сказал Володя и подняв чемодан. — Нам пора выходить.
На вокзале было так много народу, что Антонине сразу же стало жарко. Везде толкались, везде кричали, везде кто-то кого-то разыскивал.
— Это всегда по субботам, — сказал Володя и замахал Вале рукой. — Сюда, Валя!
За Валей подошли Жуся с Игорем. Жуся сердилась — потеряла браслет.
— Надоели мне эти поездки, — говорила она, — ездим, ездим. Почему уж просто там не жить?
Володя и Валя стали в очередь за билетами. Антонина видела, как Валя взяла Володю под руку и стала ему что-то говорить и как у него вдруг сделалось виноватое лицо.
Игорь и Жуся шептались. Он держал ее руку в своей и быстро говорил, сердито хмуря брови.
— Пусти руку, — сказала она, — ты мне больно делаешь.
Антонина отвернулась.
Она почувствовала себя лишней и ненужной, ей захотелось уехать домой и, как обычно, лечь лицом
