— Что, Пал Палыч?
Он взял ее за плечи, приподнял и, удерживая одной рукой, другой расстегнул платье на спине. Под его ладонью была гладкая горячая кожа; можно было подумать, что его ладонь вдыхает запах женщины — легкий запах шелка и густой — духов. Он не мог оторвать ладонь. Уже злясь на себя, он снял с Антонины платье и, не глядя на нее, укрыл одеялом. Она слабо вздрогнула.
— Милый мой! — вдруг позвала Антонина.
— Что, Тонечка?
— Поди же сюда, милый мой!
Он подошел. Она приподнялась на постели и, не открывая глаз, обняла его горячими обнаженными руками за шею. И тотчас же страшная догадка словно бы уколола Пал Палыча: не его, старого человека, звала она. А звала другого человека, того, кто не повстречался ей в жизни.
— Тонечка, Тоня!.. — Круто дыша, он оторвал ее руки от себя и выпрямился. Сердце стучало часто и коротко. — Нехорошо это с вашей стороны, а еще меня жестоким считаете… — Но упрекать было бессмысленно, Антонина даже не шелохнулась, ресницы ее были сомкнуты, она спала — важная и строгая, будто думала о серьезном деле.
Пал Палыч долго убирал комнату, мыл посуду, подметал, проветривал. Даже граммофонную трубу продул. Погодя, усевшись в кресло возле кровати, он попытался было почитать, но незаметно для себя задремал; книга выпала из его рук, он откинул голову на спинку кресла, и сразу все пропало: занавеска, колышущаяся от ветра, Антонина, убранная комната.
Проснулся он от холода, закрыл форточку, налил себе стакан остывшего глинтвейна, выпил и, возвращаясь назад к креслу, увидел, что на него смотрит Антонина.
— Что вы, Тонечка?
— Сколько сейчас времени?
— Седьмой час.
Она потянулась, искоса поглядела на Пал Палыча и, засмеявшись, пропела:
Потом Антонина попросила его отвернуться, надела платье и, непричесанная, сонная, села возле стола.
— Пить хочется.
Напившись, она опять, будто вспомнив смешное, засмеялась и резко спросила:
— Мы о чем с вами говорили ночью?
— Обо всем.
— И больше ничего?
— А что же еще?
— Странно. Мне казалось… сон, наверно.
— Наверно, — подтвердил Пал. Палыч, — наверно, сон.
— А вы-то сами спали?
— Спал. Немного.
— То-то облиняли. И усы обвисли, и нос блестит — вспотел.
Она рассмеялась своим милым, легким смехом, встала и подошла к окну.
— Глядите, уже белый день!
Стекла, покрытые морозной бахромой, розовели, шло утро; внизу на улице сразу погасла цепочка фонарей; все чаще грохотали грузовики; внезапное и густое гудение разнеслось вдруг над городом: то взревел завод; один за другим орали гудки — низкие голоса сменялись высокими, высокие низкими, мощный, напористый и разноголосый хор торжественно возвещал начало нового дня. Пал Палыч открыл форточку; вместе с клубами морозного пара в комнату ворвались десятки звуков утра: скрипел снег под полозьями саней, громко и призывно ржал конь, мелко хрустел тротуар под торопливыми шагами прохожих, звенели ломы — то дворники, собравшись в артель, отбивали шаг за шагом мостовую у льда.
— Хорошо?
— Хорошо, Тонечка!
Они стояли в фонаре, как тогда, весной. Крупные, легкие хлопья снега залетали в форточку вместе с морозным паром. Антонина вдруг плечом оперлась на Пал Палыча. Он обнял ее, повернул лицом к себе и, глядя в глаза, сказал, что он любит ее и хочет, чтоб она стала его женой. Пока он говорил, снежинка, влетев в форточку, покружилась и упала на волосы Антонины, возле уха. Эта снежинка, и коса, и утро, и стол, покрытый белой скатертью, и ковер, и тревожный взгляд Антонины, а главное, утро, особенно бодрящее утро, стук ломов и вой грузовиков — все это вместе наполнило Пал Палыча решимостью и заставило сказать то, что он так давно собирался сказать и все откладывал.
— Теперь, Тонечка, казните или милуйте, — добавил он, потрогал очки и, ссутулившись, сел на диван в угол. — Теперь ваше слово… Что же касается Феди…
— Федя тут ни при чем!..
— Ну… — Пал Палыч развел руками и еще больше ссутулился: — Оба мы одиноки, Тоня…
Но она перебила его:
— Замуж? — строго и настойчиво спросила Антонина. — Замуж? Почему я замуж должна идти, Пал Палыч? Почему непременно замуж?
Он поглядел на нее: неправда, она говорила не строго и не настойчиво, — ему так показалось потому, что он не видел ее лица. Лицо было печально, утренний свет сделал лицо серым, глаза смотрели пристально и грустно.
— У вас сын, Тонечка, — напомнил он, — ребенок. Вот это что! Разве это жизнь так?
Улыбнувшись, она покачала головой:
— Вот и Скворцов тоже говорил — сын. — Помолчав, она добавила: — Нет, Пал Палыч, замуж за вас я не пойду.
— Почему?
Она молчала.
— Почему, Тоня? — во второй раз спросил Пал Палыч.
— Я хочу одна, — тихо, виноватым голосом сказала она, — я не могу так. Ведь я же не люблю вас.
Пал Палыч опустил голову.
— Не сердитесь на меня, Пал Палыч, — сказала она, — но я не могу. Это ужасно — быть женой и не любить. Я не любила Скворцова и не люблю вас. То есть я знаю, какой вы, я вас не равняю, — испуганно заторопилась она, — но все равно я не могу.
— Ну что ж, — сказал он и развел руками по своей привычке, — раз так…
Он ничего не смог больше сказать и улыбнулся вежливо и ровно.
Антонина ушла.
Он запер за ней дверь, лег на диван и задумался. Думая, он улыбался — покойно и ровно. Так бывало с ним часто, даже если он дремал.
9. Главное — ваше счастье!
Спокойная, молчаливая, скромная — с каждым днем, с каждой неделей, с каждым месяцем она все больше нравилась ему. Он любил смотреть, как она причесывается, как неторопливо и ловко заплетает и закладывает косу, как закалывает шпильки. Ему нравилась ее плавная походка, шелест ее платьев, легкое поскрипывание ее обуви.
Издалека он слышал — вот идет Тоня.
