обсаживается деревьями, пустырь знаменитый Нерыдаевский, слышали?
— Слышала.
— Вот этот пустырь превращается в парк. Будет озеро — проточное, его соединят с Невой, будет театр, звуковое кино, ночной санаторий, — ведь тут очень хорошо, знаете, песчаная почва, отлично принимаются хвойные деревья, воздух будет здоровый… Ну, что еще? — Она вынула коробку папирос и протянула Антонине: — Курите?
— Нет, спасибо.
Женя закурила.
— Неужели ваш отец ничего вам не рассказывал? — спросила она.
— Он не отец.
— Ну, все равно, неужели не говорил?
— Нет.
— Странно.
— А что тут еще будет? — спросила Антонина.
— Да много еще. Ну, столовая, колоссальное предприятие, ясли, детский очаг, прачечные… Очень интересное дело…
— Когда же это все будет? — спросила Антонина.
— Не скоро еще, но будет.
— Лет через двадцать?
— Скорее.
— А может быть, позже?
— Нет, не позже.
В половине одиннадцатого на Нерыдаевку пошла Нева. Вода хлынула сразу — одной огромной и плоской волной, мелко заплескалась, запела водоворотами, закружилась в лежнях, наполнила выбоины, подняла и понесла прочь щепу, не угнанную ветром. С глухим стуком понеслись по пустырю бревна, пустые бочки и творила, козлы, доски… Ветер рвал все сильнее.
Женя и Антонина стояли в дверях маленького здания конторы и с испугом следили за все прибывающей водой.
— Вы в каком этаже живете? — спросила Женя. — Мы — высоко.
— Мы — тоже.
— Может быть, пойдем, поможем? — вдруг сказала Женя. — Что мы тут сидим у телефона, а?
— Пойдем.
Они спустились с крыльца в холодную, почти ледяную воду и первое время шли, взявшись за руки. Обеих била дрожь — и от страха, и от холода.
В густой, как вакса, тьме, в воющем ветре, по колени в воде, среди взбесившихся бревен, досок, бочек, при свете смоляных пожарных факелов, люди ловили наиболее ценное из строительных материалов и гнали в старые конюшни, как живое и норовистое. У ворот конюшни стоял старший дворник массива Зундель Егудкин, багром подталкивал все, что плыло к нему, и зло кричал:
— Гей до дому, нехай ты лопнешь!
Где-то впереди, во тьме мужские голоса пели:
— Закс! — вдруг окликнула Женя.
К ним подошел высокий, худой парень в шляпе с большими полями, в пальто.
— Ты откуда?
— Из Мариинского, — сказал парень и засмеялся, — с «Пиковой дамы»…
— Чего ты смеешься?
— Ну разве не видишь? Я купил шляпу…
— Все-таки купил, — тоже засмеялась Женя.
— Ну да! И вот с первого акта сюда… Теперь Сивчук затравит… А ты куда идешь?
— Не знаю, — сказала Женя, — вот мы с товарищем вышли из конторы и ходим по воде — не знаем, что делать. Прикажи что-нибудь!
— Прикажу! Пойдем!
Он взял Антонину за рукав пальто и повел по воде в темноту.
— А ты смешной в шляпе, — говорила Женя, — очень смешной.
— Вы что дрожите? — вдруг спросил Закс у Антонины. — Боитесь? Тут не глубоко.
— Я ничего не боюсь!
Они пришли к небольшому кирпичному зданьицу. Закс открыл дверь ключом, вошел внутрь и зажег свечу.
— Теперь заходите, — крикнул он изнутри, — будем мое хозяйство спасать…
Он повесил свою шляпу на гвоздь, снял пальто, пиджак, закатал рукава рубашки и, расхаживая по колени в воде, принялся вытаскивать из воды какие-то ящики с железом и ставить их на полки.
— Давайте, давайте, — командовал он, — большие не берите, берите поменьше, но побыстрее работайте…
Когда Антонина вытащила тяжелый ящик, Закс мигом подскочил к ней и помог взгромоздить ящик на полку.
— Тяжелое не поднимайте, — сказал он сердито, — незачем…
Потом к ним прибежал тот круглолицый паренек, с которым Антонина столкнулась в дверях конторы.
— Селям-алейкум! — закричал парень. — Ты, Закс, девушек на свое железо забрал, а у нас в столовке вода к продуктам подбирается. Это кто у тебя?
И он смешно прищурился.
— Пойдемте же, — добавил он обиженным голосом, — ведь я серьезно говорю. Это, кажется, Женя?
— Да.
— А еще кто?
— А еще Антонина, — сказала Женя, — познакомьтесь, товарищи, — это, кажется, Щупак.
— Так точно, — сказал круглолицый парень, — Щупак Семен… Когда они пришли в кладовую, вода уже начала спадать. Пал Палыч, весь перепачканный в муке, сидел на мешках, наваленных на столе, и курил папиросу из длинного мундштука. Увидев Антонину, мокрую, но довольную, он удивленно на нее взглянул и пошел к ней навстречу.
— Вы насквозь промокли, — сказал он тихо и укоризненно, — теперь простудитесь.
— Но вы тоже промокли, — сказала она, и глаза ее блеснули.
— Я здесь служу…
Антонина молчала.
— Пойдемте в конторку — там буржуйка топится, обсохнете.
Когда они вышли со склада, уже вызвездило. Звезды были будто тоже сейчас вымыты. Ветер стих — теперь он едва шелестел, а не рвал, как давеча, порывами. Весело запахло досками, сосной, намокшим щебнем. Вода уходила в землю, лилась потоками обратно в Неву, все кругом было наполнено легким шипением, мелким и тоненьким звоном, точно таяли снега в первую и сильную весеннюю ростепель. На секунду Антонина закрыла глаза — вспомнила ту весеннюю ночь после ресторана с Аркадием Осиповичем.
— О чем вы задумались? — спросил Пал Палыч.
Она промолчала.
В конторке от сплошного пара ничего не было видно, как в бане. Народ стоял, сидел, лежал где
