маршалу. Все обвинения, которые после опалы Жукова щедро раздавались в его адрес (что не щадил своих солдат, что 'пролил крови солдатской в землю чужую'), Бродский воспринимает с позиций маршала, а не его оппонентов. Не нам, смертным, судить этого человека, только на высшем совете могут предъявить ему претензии те, кто был вместе с ним, проливал кровь, прилагал 'десницу' 'к правому делу в бою' и отстоял независимость родины.
Ответ, который в воображении поэта дает маршал, — 'Я воевал', если не оправдывает, то объясняет его позицию. И этого объяснения Бродскому вполне достаточно, потому что в следующей строфе стихотворения вновь звучит скорбь об умершем: К правому делу Жуков десницы больше уже не приложит в бою. Спи! У истории русской страницы хватит для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою.
Несмотря на все свои регалии, маршал Жуков был одним из многих воинов, и вряд ли при возвращении 'в свою' столицу чувство страха обходило его стороной. Но история судит людей не по чувствам, а по делам, и эти дела 'родину спасшего' заставляют Бродского громко, 'вслух', на весь мир произносить в его адрес слова восхищения и уважения, несмотря на то что в условиях эмиграции подобные оценки с его стороны вряд ли могли быть восприняты с одобрением. Однако никакие соображения личного характера или размышления о том, что стихотворение явится не более чем 'жалкой лептой' по сравнению с делами умершего, и что его, как прах полководца[201], рано или поздно 'поглотит алчная Лета' забвения, не могут остановить поэта. Маршал! поглотит алчная Лета эти слова и твои прахоря. Все же, прими их — жалкая лепта родину спасшему, вслух говоря. Бей, барабан, и, военная флейта,
Громко свисти на манер снегиря.
'На смерть Жукова' заканчивается образами 'флейты' и 'снегиря', которыми Державин начинает написанное на смерть Суворова стихотворение. Надо отметить, что сам настрой последних строк стихотворения Бродского не только продолжает тему, начатую в 'Снигире', но и выводит ее на качественно новый уровень — противостоит унынию и тоске, которые присутствуют у Державина. Сравните:
Если в стихотворении Державина за риторическим вопросом 'что воевать?' прочитывается чувство растерянности, то у Бродского стихотворение заканчивается приподнято уверенным восклицанием: 'Бей, барабан, и, военная флейта, / громко свисти на манер снегиря'.
Бей, барабан, хотя мне и не дано его услышать, — бей, потому что со смертью маршала не закончится история Российского государства, не исчезнет желание побеждать, не утратятся традиции военного искусства, точно так же, как много лет назад этого не произошло после смерти Суворова, несмотря на все опасения.
Стихотворение 'На смерть Жукова' не самое трудное для анализа. Чувства и мысли поэта выражены в нем ясно — пожалуй, даже слишком ясно, что, вероятно, и вызывало раздражение у некоторых читателей и критиков. Повлияло ли это на творчество поэта? Ни в коей степени. Не изменилось и его отношение к России.
Находясь в эмиграции, являясь гражданином другого государства, Бродский сохранил свою внутреннюю позицию, оценивая происходящие события с 'российской' точки зрения. Его друзья в Америке вспоминают: 'Когда в декабре 81-го генерал Ярузельский ввел военное положение в Польше, Бродский обмолвился: 'Это не наши танки, а ваши банки': по его мнению, Запад боялся, что если коммунистический режим в Варшаве рухнет, то некому будет выплачивать колоссальный польский внешний долг'[202].
Поэт в России — это трибун, духовный лидер, и даже камерные лирические стихотворения несут в себе отпечаток гражданской позиции автора. Вспоминая об Ахматовой, Бродский писал: 'Ее 'гражданственные. стихи органично вливались в общий лирический поток, где 'мы' практически не отличалось от 'я', употреблявшегося чаще и с большим эмоциональным накалом. Перекрываясь в значении, оба местоимения выигрывали в точности. Имя лирическому потоку было любовь, и об эпохе и Родине она писала почти с неуместной интимностью, а стихи о страсти обретали эпическое звучание, расширяя русло потока' ('Скорбная муза', 1982).
Не только 'На смерть Жукова', но и вся гражданская лирика Бродского наследует традиции русской классической литературы, в ней выражается позиция поэта — патриота своего отечества. Представление о себе как о части общности 'мы' присутствует во многих стихотворениях Бродского. Сравните отрывок из стихотворения 'В разгар холодной войны' (1994):
'Мы все теперь за границей', не только он, Бродский, но и те, кто оставались в России, получил и возможность выбора после того, как 'красный' период истории закончился.
Тысяча девятьсот девяносто четвертый год, когда стихотворение было написано, сопровождался принципиально важными событиями в истории Российского государства. В этом году на территории страны была завершена приватизации, приступило к работе новое Федеральное собрание, был принят меморандум о гражданском мире и общественном согласии. В июне 1994 года между Россией и Европейским сообществом было подписано экономическое соглашение, а в декабре 1994 года федеральные войска вошли на территорию Чечни.
Слова из популярной песни 'Если завтра война, если завтра в поход', которые приводит в стихотворении Бродский, можно отнести не только к изменению внутренней, но и внешней ситуации для России: в 1994 году ряд бывших социалистических стран, а также страны Балтии (Литва, Латвия, Эстония) высказали намерение вступить в НАТО. Не этими ли событиями продиктовано название стихотворения Бродского 'В разгар холодной войны'? Партнеры по 'холодной войне' стали другими, но по сути для России ничего не изменилось.
Позднее о своем желании вступить в Северо-Атлантический альянс заявили Украина, Грузия, Азербайджан, Узбекистан и другие бывшие советские республики. Реакция Бродского была незамедлительной. В феврале 1994 года после того, как Украина стала участником программы НАТО 'Партнерство ради мира',
Бродский пишет стихотворение 'На независимость Украины', которое взорвало представления о нем как о поэте-эмигранте, навсегда порвавшем с Россией и со своим прошлым.
Можно по-разному относиться к стихотворению Бродского, как, впрочем, и к 'Клеветникам России' Пушкина. Но нельзя не отметить в стихах гнев человека и гражданина страны, по отношению к которой был совершен поступок, поставивший под сомнения историю взаимодействия двух стран, все дружеские отношения в прошлом. Почему же сотрудничество с НАТО Украины, а не Грузии или, например, Узбекистана вызвало столь гневную отповедь Бродского?
Ответ очевиден: поведение близкого человека (в данном случае представителя славянского содружества) всегда ранит глубже и воспринимается на более эмоциональном уровне. Легкость, с которой Украина была готова пожертвовать отношениями с Россией ради соображений сиюминутной выгоды (военной угрозы в отношении ее не было и быть не могло) взорвала поэта, придав его словам особую жесткость:
