– И это все? – улыбнулась, подняв голову, Тамарка.
Нет, жалеть ее еще рано! Кошка! Точно кошка! Одним длинным движением скинула с себя и блузку, и юбку, прижалась к Глебу всем телом, и… мир поплыл!
Остановился он только минут через пять. Они лежали в расстеленной постели, застланной нежным, шелковым, привезенным Томкой бельем («Все предусмотрела!» – мелькнула мысль), курили одну на двоих сигарету.
– Ты мой милый, – шептала Томка. – Ты – мой, никому не отдам.
– А где водитель? – вдруг спросил Глеб. Они ведь даже дверь не закрыли входную.
– Нет водителя. Я сама за рулем.
– Как – сама? – поразился Глеб. – Ты же никогда на дальние расстояния не ездила?
– Значит, когда-то надо начинать, – улыбнулась жена.
– Ну, ты даешь, – покачал головой Глеб. – Полторы тысячи километров!
– Ничего страшного, – озорно махнула головой Томка. – Вчера днем выехала, машина – автомат, дави себе на педали.
– А если б сломалась в дороге?
– Новые «Лендкрузеры» не ломаются, – даже слегка обиделась Тамара.
– У тебя новый? – удивился Железнов.
– Ага. Просто того же цвета. Я ведь теперь богатая.
– С чего бы это? – недоверчиво хмыкнул Глеб. По тону Томка поняла, о чем он подумал.
– Слушай, Глебка, – серьезно сказала она, сев на кровати. – Ты прости меня. Я ведь больше никого не люблю. Только тебя. Я с ним больше ни разу не виделась, как ты ушел. – Имя не называлось, но и так все было понятно.
Глеб молчал. Докуривал сигарету.
– Мне больше никто не нужен, – тихо сказала Томка. – Только ты. А деньги – по новым заказам. Это только моя работа. Никто не помогал. Ты не веришь? – испугалась она.
– Верю, – тихо ответил Глеб. Томка попыталась еще раз приласкать мужа, но, не почувствовав встречного влечения, как ни в чем не бывало начала приводить себя в порядок.
– Сейчас мы чайку попьем, – сказала она, смешно выговаривая звуки – в зубах держала две длинных шпильки, – и поедем.
– Чайку попьем, – согласился Железнов.
Они сели за деревянный стол, сколоченный – и красиво сколоченный – лично Еремеичевым, и приготовили себе чай. Чайник, правда, в домостроевский стиль не вписывался – обычная бытовая электроника из магазина «колониальных» товаров. Зато варенье было Майкино, сваренное на домашней плите из вручную собранных ягод. Правда, Глеб благоразумно воздержался от манифестации этого факта. Про стол – сказал, а про варенье – нет.
– Вкусно, – невольно похвалила Томка соперницу.
– Ага, – подтвердил Глеб. Теперь он чувствовал себя немножко неловко, причем – перед Майкой. Хотя, с другой стороны, половая близость с собственной женой нигде преступлением не является. А Томка ему жена, даже в паспорте зафиксировано.
– Здорово тут, – сказала Тамара. – Дышится легко.
– Бревна сам выбирал, – похвастался Глеб.
– Да, у тебя оказалось много скрытых талантов, – согласилась жена. И вдруг, без перерыва: – Поехали домой, ладно?
– Как? – опешил Глеб.
– Встаем – и сразу едем, – объяснила она. – Паспорт только с собой возьми, если ночью останавливаться придется.
– Ну, ты даешь! – еще раз оценил стиль Томки Глеб. – Я не могу взять и уехать.
– Почему?
– Ну, потому что здесь моя работа, – начал перечислять Глеб.
– Она и останется твоей! – горячо заговорила Томка. – Я действительно заработала кучу денег. Выкупим у твоего партнера равную долю, наймем менеджеров.
– Здесь мой дом.
– Будем приезжать сюда на лето. – Заметив недовольство, добавила: – И зимой можно, на лыжах кататься. Дом очень хороший. А хочешь, – вдруг загорелась она, – его можно разобрать и перевезти в Подмосковье. Участок купим, какой сам выберешь.
– Ты как ребенку игрушки сулишь, – беззлобно улыбнулся Глеб. – Но я уже не ребенок, Томка. У меня у самого тут дети, – неожиданно добавил он.
– Какие дети? – насторожилась жена.
– Настоящие. Двадцать семь человек. А было двадцать восемь, – горько вздохнул он.
– А-а, ты про этих, – облегченно вздохнула Томка. И тут же поправилась: – Я не против помогать этим детям.
– Им не деньги нужны, – сказал Глеб.
– Да, жизнь им посвятить я не готова, – честно созналась Тамара. – Но ведь и ты не готов! А зима только начинается, и она здесь длинная!
Они сидели, разговаривали, пили чай. Уже по третьей чашке. Уже не хотелось. Но Томка боялась услышать окончательное «нет», а Глеб боялся его выговорить: он отлично помнил про ее порок сердца. А может быть, дело не в Томкином сердце? – мелькнула мысль. Может, он тоже хочет оттянуть миг окончательного решения? Не такой уж и явный выбор между Москвой и Синдеевкой. А между Томкой и Майкой?
«Ф-фу, аж голова устала».
– День-то к концу идет, – заметил Глеб. Они вышли на крыльцо. Еще было светло, но солнце стояло низко, подкрашивая розовым облака на западе. Воздух был свежий, но не холодный. Обычно в это время куда холоднее. Приятно попахивало дымком из труб. – Придется тебе оставаться на ночь. Хочешь – здесь, хочешь – в гостиницу поселковую отвезу.
– Нет, – тихо сказала Томка, решившись. – Уеду я сегодня. Сейчас. С тобой или без тебя. Но хочу с тобой.
– Я тебя провожу, – сказал Глеб. Это и есть ответ. Лицо Томки огорченно скривилось, как-то сразу состарилось. На глазах появились слезы.
Но не такова Томка, чтобы даже в такой ситуации сдаваться.
– Ты, конечно, сам решишь, как тебе жить, – сказала она. – Тем более я так обидела тебя. Но сделай для меня малое одолжение.
– Какое? – спросил Глеб.
– Сядем в машину вместе. Выедем вон туда, – показала она рукой за деревню, – ты сам у себя спросишь. И сам себе ответишь. Остальное – дело техники.
– Я думаю, не стоит, – сказал Глеб. – И на ночь глядя ехать тебе тоже не стоит.
– Это уже мне решать, – мягко ответила Тамара. – Ты решаешь за себя, я – за себя. Сделай, как я прошу. Притворись, что уезжаешь со мной. И возьми с собой паспорт, это ведь не сложно.
Глеб оделся, Томка тоже мгновенно собрала вещи.
Через минуту огромный джип уже плавно пробирался по узким деревенским улочкам.
Железнов не стал оборачиваться или смотреть в большие зеркала. Он и так знал, что из детдома на темную в опускавшихся сумерках машину пристально смотрит как минимум один человек.
«Лендкрузер» остановился прямо на пустынной дороге. Томка выключила мотор. От деревни – километр. От леса – десять метров: над дорогой нависал поросший сосняком и ельником высокий холм.
– Ну вот, милый, – сказала Томка. – Решай. Неужели ты сможешь жить тут всю жизнь?
Глеб обернулся. В избах зажглись желтые электрические светлячки. В дальнем конце деревни ярко светились окна детского дома.
Ему вдруг и в самом деле захотелось пройтись по запруженной народом, ярко освещенной Тверской, спуститься в феерические катакомбы Охотного Ряда, оказаться в строгой роскоши Большого.
