— Какой же я чернобровый? Ты что, смеешься надо мной, ведьма… Это ты, ведьма, сглазила меня, мне жизнь испортила.
Посмотрела на него старуха и говорит:
— Как же я могу тебе жизнь испортить, если ты в шутку родился?
— Как это так в шутку? Разъясни.
— Да ты не обижайся, — отвечает старуха, — много вас таких, в шутку родившихся… Миллионы… А расплодились вы, стало еще больше… Вот так, чернобровый…
И улыбнулась сморщенная сгорбленная старуха, растянула свою провисшую желтую кожу. Улыбнулась, а рот ее полон молодых белых зубов, как у Полины и Анюты в лучшие их годы… Чистые зубы… Отборные… Фарфор… Семечко к семечку…
Страшно стало Якову, побежал он без оглядки и слышит, как старуха ему вслед смеется молодым смехом в лунной ночи. Бежит, но корзинку с шампанским из руки не выпускает… Долго бежал Яков, устал, остановился, огляделся… Кажется, село Мясное… И в церкви служба идет, из освещенных дверей слышится пение хора… «Вот оно что, — думает Яков. И вспомнил он, как в доме культуры во время антирелигиозной лекции бесплатно демонстрировалось кино, разоблачающее разные церковные чудеса, — это ко мне церковники старуху подослали, — думает Яков, — и зубы ей вставили, чтобы меня смутить… Это так же, как они воду в вино обращают. Лектор все эти штуки разъяснил».
И вошел Яков в церковь впервые за свою жизнь. Видит, много свечей горит, жарко от них. И портреты в позолоте… Вон Центровой, главный у них — видать, Христос. А бородатый кто? На Карла Маркса похож. Портреты все стационарно прикреплены, без перемен в расположении. Тут уж не перепутаешь, два одинаковых апостола не повесишь… Небесное это политбюро состояло из апостолов, это Яков знал благодаря антирелигиозной лекции. И в книжечке про сионистов, которую Яков недавно в газетном ларьке купил, вроде бы такие же бородатые были нарисованы… «Как это только позволяют. За что же мы, первые комсомольцы, первые стахановцы тридцатых годов, боролись, сбивали кресты с церквей, попов разгоняли, частушки антирелигиозные пели… Что же это теперь все прахом пойдет? Вот отчего покойный Игоряха с крестом на груди приехал. Бороться мы перестали. Мы, старые партийцы».
При воспоминании об Игоряхе слезы побежали, в горле запершило, пить захотелось. Молящиеся вокруг, в основном пожилые женщины и старухи, мешали думать об Игоряхе, да и тот в рясе, бледный старик, говорил и говорил тонким голосом, как комар над ухом.
— Задать вопрос хочу, — громко неожиданно произнес Яков, он сам понял, что говорит, только когда услышал свой голос, — вот ваш Христос за что агитирует? Поцелуй врага своего… А как же я поцелую сибиряка, который убил внука моего Игоряху и с помощью адвоката, еврея-сиониста, наказания избежал? И как поцелую тракториста Чепурного, который трактором задавил мою жену Полину? Или нового секретаря райкома Клеща, который у меня, старого партийца, хочет партбилет отнять?
Гражданин, — сказал ему какой-то трудно различимый, — тут не партсобрание, здесь люди молятся.
Молятся? А кому вы молитесь? Вы бородатым сионистам молитесь.
Нехорошо, гражданин, в пьяном виде в Божий храм приходить. Стыдно, пожилой уже, — и взяв Якова крепко, вывел из церкви на улицу.
«Ладно, — подумал Яков, — пока ваша взяла, но мы, старые партийцы, еще посбиваем с вас кресты… Кого в Биробиджан вышлем, а кого к стенке… Раскулачим».
Когда Яков вышел из Мясного, оставив огни позади, стало опять страшно, а когда подходил к мосту, другой дороги к станции не было, опять почудился в темноте женский смех, похожий на смех Полины и Анюты… От быстрой ли ходьбы, от страха ли, от обиды ли, что из церкви выгнали, в горле, во рту сильно пересохло. Жажда была такова, что если бы не страх, он открыл бы шампанское тут же, по дороге. Но Яков боялся остановиться и шел, шел из последних сил, чтоб быстрей преодолеть тьму и выйти к освещенной станции. Обычно Яков в целях экономии шел из Трындино к себе в Геройское пешком. Хорошим солдатским шагом минут сорок, в крайнем случае час. Однако теперь он устал, было поздно, темно, начал накрапывать дождь, и по-прежнему, хоть Яков и храбрился, было страшно. Никак не забывались белые, молодые, отборные зубы во рту у древней старухи… Живые зубы, на вставные не похожи… Лет семьдесят старухе, а зубы как у Полины и Анюты в двадцать лет. И полезла в голову чертовщина, что женат он был на ведьме… Слушал антирелигиозные лекции, слушал политруков в армии, изучал партминимум, а нечистая сила свое взяла… Обидно…
Однако освещенная платформа успокоила и развеяла чертовщину. В ожидании поезда стояло множество пассажиров, а по станционному радио заканчивали передавать из Москвы последние известия, сообщали прогноз погоды… Даже в самое трудное время, для самого унылого человека нет ничего более оптимистичного, вселяющего уверенность, чем прогноз погоды на завтра. Спокойное, деловитое сообщение о том, что увидит человек завтра проснувшись… Хороша ли, дурна ли погода, не в этом суть… Суть в том, что завтра для него и для миллионов таких же, как он, на Воркуте ли, в Москве ли, в Ташкенте ли наступит новый день, и об этом дне уже сегодня известно, что он будет дождливый или солнечный, холодный со снегом или теплый с дождем…
Прослушав прогноз погоды на завтра и узнав, что в их местности будет переменная облачность с южным ветром и теплотой до 20 градусов, Яков купил в кассе билет до Геройского за пятнадцать копеек, посмотрел на освещенные часы и выяснил, что поезд-электричка, следующий мимо Трындино из столицы республики, подойдет через десять минут. Уйдя в тень от посторонних глаз, Яков начал шарить в корзинке, пытаясь открыть бутылку, шелестя серебряной фольгой и натыкаясь то на одну бутылку, то на другую, оцарапал себе пальцы о проволоку. Жажда мучила его все сильней, поезд должен был вот-вот подойти, а он никак не мог справиться с пробкой. Выругавшись, Яков вытащил из кармана платок и обернул им горлышко бутылки, чтоб легче тащить. В этот момент из темных кустов, окружавших платформу, раздались крики: «Сдавайтесь, вы окружены!» И послышались выстрелы. Одна пуля попала Якову в голову, одна в корзину, откуда выстрелило, дополняя канонаду, шампанское, все три бутылки. Одна из пробок попала Якову в глаз, нанеся увечье. Но увечье страшно живому, а не мертвому. Яков, заливаемый пеной шампанского и кровью, упал на платформу, подвернув под себя руку, и в такой неудобной позе в луже крови, разбавленной шампанским, он лежал до прибытия следственных органов. Ибо после того, как смолкли крики пассажиров и выстрелы, улеглась несколько паника, было установлено, что гражданин мертв. Кроме Якова, пострадала еще четырнадцатилетняя девочка, которую в панике сбили с ног и потоптали. Но больше жертв не было.
Делом, которое смахивало на террористический акт, занялась область. Опытный следователь быстро раскатал клубок. В кустах, окружавших платформу, был обнаружен отпечаток ткани плаща. Преступник лежал с ружьем, опираясь локтями на землю, и оставил на грунте отпечаток. Была найдена бумага от пыжей. Наконец, был найден след уха в пыли. Установили, что ухо принадлежит Егору Чудинову, слесарю из Мясного. А Егор выдал двух остальных охотников-собутыльников. «Выпили, поразвлечься хотели. Стреляли поверх голов». Может, оно и так, да Якова Кашу убили наповал. От того, наверно, что он виден не был, сидел, а не стоял, и в неосвещенном месте.
Суд вынес решение по статье 108 Уголовного кодекса РСФСР: «Начав стрельбу из охотничьих ружей в многолюдном месте, Чудинов Е. М., Касимов Г. К. и Вовченко Д. И. предвидели, что могут убить или ранить кого-либо, хоть и не имели непосредственно такого намерения».
Да, несчастливый человек Яков Каша. А несчастливый человек сеет вокруг себя несчастье.
«Егорка ведь армию отслужил, жениться собирался, а у Гришки двойня недавно родилась, а у Митьки сестра больная и мать старая».
Умер Яков Каша нелепо и смешно, но зато нашлись наконец ответчики за его судьбу — Егорка, Гришка да Митька… Чудинов, Касимов и Вовченко…
Следователь из области в кругу своих в неслужебное время шутливо рассказывал, что второй раз подряд ему «Кашу приходится расхлебывать, которую кто-то наварил». И действительно, расследуя недавно убийство, он никак не мог пулю обнаружить, которая насквозь прошла через грудь потерпевшего. Двенадцать часов искали, обыскали всю квартиру убитого и наконец нашли пулю в кастрюле с гречневой кашей, которая стояла за плите. «Два дела, — шутил следователь, — и в обоих пуля в кашу попала».
Похоронили Якова второпях. Приехал Емельян, приехала Анюта. Между собой они давно во вражде были, жили врозь и здесь сцепились из-за наследства. Емельяну невтерпеж было скорее хату продать и
