звали его Мильциад — пополнял свои доходы скупкой краденого. Мильциад и снабдил наших путников итальянской одеждой, предоставил им кров и продал за хорошие деньги позолоченную тарелку.
Так как представление в Еди-куле окончилось неудачей, артисты чуть не попали в беду. Солдат тут же доложил бею, что итальянцы, очевидно, родственники узника, так как плачут возле него. Но бею было уже не до Еди-кулы. Все его мысли были заняты венгерским округом (по-турецки — вилайетом), куда его посылали. В Еди-куле он и сам, в сущности, был узником: жил в крепостных стенах и только раз в год имел право выйти на молебен в храм Айя-София.
— Осел! — выругал он солдата. — Итальянцы были рабами того господина, а сейчас они мои рабы!
Бей как раз укладывал в сундук свою красивую порфировую чернильницу. Он вынул из нее тростниковое перо, обмакнул его в губку с чернилами и, написав на листочке пергамента величиной с ладонь несколько строк, протянул его обомлевшему солдату.
— На! Передай итальянцам и выведи их за ворота. Смотри, чтобы их никто не тронул.
Гергей тут же прочел бумажку, как только ему сунули ее в руки. В ней значилось:
«Предъявители сего, пять итальянских певцов, состоят в моей дружине. Настоящий темесюк[54] выдан мною для того, чтобы их никто не трогал, когда они не находятся при мне.
Вели-бей».
Гергей с радостью спрятал листок. Потом взглянул на солдата. Где он видел эту физиономию и эти круглые, как у сыча, глаза? Где?
Наконец вспомнил, что накануне вечером солдат пил у грека вместе с разными поденщиками и корабельщиками. По багровому носу турка сразу было видно, что на судилище Мохамеда он неизбежно попадет в число грешников.
— Ты тоже поедешь с беем? — спросил Гергей, когда они выходили из ворот, и сунул солдату в руку серебряный талер.
— Нет, — ответил солдат, сразу повеселев. — Велибей берет с собой только подкопщиков и дэли. У нас начальником с завтрашнего дня будет Измаил-бей.
— Он еще не переехал сюда?
— Нет. Пока еще живет вон в том доме, увитом диким виноградом.
И солдат указал на домик, притулившийся у старинной византийской крепостной стены. Очевидно, он и выстроен был из ее камней.
Вечером сыч уже пропивал у грека свой серебряный талер.
Наши юноши в это время ужинали в опрятной комнате, облицованной мрамором. Они ели плов с бараниной и совещались, вернуться ли им на родину вместе с беем или одним.
Грозная опасность ходила за ними по пятам — это было несомненно. Еще более несомненно было, что освободить Балинта Терека им не удастся.
— Надо вернуться вместе с беем, — сказал Гергей. — Так будет разумнее всего.
— Я петь этому турку не стану, — проворчал Мекчеи. — Пусть ему гром гремучий поет!
— Что ж, притворись, будто ты охрип, — сказал Гергей, передернув плечами. — А почему бы нам не петь для него? Пословица и то гласит: «На чьей телеге едешь — того и песню поешь».
— А если дома узнают, что мы развлекали турка?
— Ну и что же? В Туретчине мы ему поем, а в Венгрии он у нас попляшет.
Янчи не вмешивался в разговор — он безмолвно смотрел вдаль глазами, полными слез.
Гергей положил ему руку на плечо.
— Не плачь, Янчика. Не век же отцу носить эти тяжелые кандалы! Когда-нибудь снимут их.
— Я не мог даже поговорить с отцом. Он успел только спросить про брата. Я сказал, что Ферко остался дома — на тот случай, если я погибну в пути. Чтобы у матери остался хоть один сын.
Все глядели на юношу с молчаливым участием.
— Но что я за дурак! — воскликнул Янчи, содрогнувшись. — Прокрался к нему, переодевшись бродячим скоморохом! А ведь я мог бы навестить его обычным путем. Теперь, после всего случившегося, уже не пойдешь. Сразу узнают, что мы не итальянские певцы. И тогда не спасет даже охранная грамота бея. Хоть бы деньги я ему передал!
Цыганка взяла опустевшее блюдо и вынесла его. В комнату заглянула луна, затмив огонек светильника.
— Можно сделать еще одну попытку, — сказал Гергей. — Деньги у нас целы. У тебя, Янчи, тысяча золотых, у меня триста. А тех денег, что у Мекчеи, нам хватит на дорогу домой. У Эвы тоже есть деньги.
Цыганка вернулась.
— Пойдите взгляните на турецкого сыча, — сказала она. — Так пьян, что даже со стула свалился. Шаркези пьет за его счет, но еще не напился. Они играют с Мати в кости.
Но, заметив, что друзьям не до смеха, девушка умолкла. Села на циновку вместе с остальными и, подперев рукой подбородок, уставилась на Эву.
— Новый бей, — продолжал Гергей, — наверняка позарится на деньги. Такой же, поди, взяточник, как и все другие. Может быть, он подсобит нам чем-нибудь? Деньги, говорят, отмычка ко всем замкам.
— Я отдам все, что у меня есть! — радостно встрепенулся Янчи. — Жизнь свою и то бы отдал!
— Что ж, отважимся на последнюю попытку.
— Как же ты ночью попадешь к бею?
— Он велит тебя схватить, — сказал Мекчеи. — Выслушает тебя, деньги возьмет и тебя заберет в придачу к деньгам.
Гергей улыбнулся.
— Не такой я дурак. Не в своем же обличий пойду к нему.
— А как же?
— Переоденусь турецким солдатом.
Янчи схватил Гергея за руку.
— Ты хочешь это сделать, Гергей? Готов сделать?
— Сейчас же и сделаю. — Гергей встал и кликнул корчмаря Мильциада. — Хозяин, — сказал он, — мне нужна турецкая солдатская одежда. Такая, какую носят солдаты Семибашенного замка.
Грек потеребил свою лохматую черную бороду. Он уже привык к тому, что его постояльцы все время меняют одежду, но привык и получать от них каждый день по два, по три золотых. Черт с ними, грабители они или воры, главное — платят хорошо. Он даже предложил им жить в подземном зале.
— А вот такой одежи у меня как раз и нет, — улыбнулся корчмарь, прищурив глаза. — Но есть тут один пьяный турок, с него можно снять и плащ и тюрбан.
— Что ж, и это сойдет. Только мне еще и борода нужна.
— Этого добра у меня вволю.
— Но мне нужна именно такая борода, как у твоего пьяного солдата.
— И такая найдется.
Грек вышел, и не прошло пяти минут, как он принес самые разнообразные фальшивые бороды, черную шерсть и клей.
— Приклеить?
— Приклей. Сделай мне такую же физиономию, как у того турка.
Гергей сел. Мильциад приступил к делу, беседуя за работой со своим постояльцем.
— Ты знаком с новым беем, который будет служить в Семибашенном замке? — спросил Гергей.
— Конечно, знаком, — махнув рукой, ответил грек. — Он был топчу.
— А что ты знаешь о нем?
— Глуп как пень. Одну воду пьет. Оттого у него и мозги раскисли. Он даже писать не умеет.
— Другие офицеры тоже не умеют, разве что читают, и то с грехом пополам.
— Измаил-бей спесив, как султанский конь, хотя и тот, верно, ученее его. Но если бей увидит кого- нибудь повыше себя, так уж кланяется до земли, как тростинка на ветру.
— Он уже бывал в походах?
— В прошлом году ходил вместе с султаном. Под Эстергомом ему даже палок всыпали.
