картины из Библии — их будут представлять туземцы на пути экскурсионных автобусов.
Кон на всякий случай сдал анализ на реакцию Вассермана, после чего успокоился. Кровь его была безупречно чиста — насколько может быть вообще чиста человеческая кровь. Стигматы имели происхождение либо аллергическое, либо психосоматическое. По мнению доктора Шурата, Кон до такой степени вжился в образ Гогена, что его язвы, вероятнее всего, следует считать результатом самовнушения.
Кон, лелеявший грандиозные замыслы, без конца приставал к Бизьену, чтобы тот как можно скорее известил о чуде епископа Татена. Но весь остров и так уже судачил о гогеновских стигматах, и Кон начал получать от крестьян подношения в виде кур и фруктов. Туземцы приходили посмотреть на него, он, лежа в гамаке, слабым голосом благодарил их и благословлял. Даже Меева стала посматривать на него как-то странно, проявляла в постели несвойственную ей стыдливость и вообще выглядела смущенной. Кон никак не мог взять в толк, что с ней творится, пока в один прекрасный день она попросту не отказалась с ним спать.
— Э меа хаама. Мне стыдно.
— Что с тобой? Почему?
— Теперь нам нельзя, Кон. Это кощунство.
Между тем во всей округе не нашлось бы более располагающего к любви уголка. У самого порога фарэ в благодатный остров вторгался Океан. Коралловый пояс целомудрия был здесь разомкнут и не мешал свободному проникновению белых оплодотворяющих потоков бога Теоны. Пена, напоминавшая своей белизной о чистоте первого соития, со счастливым лепетом накрывала песок. Бесчисленные пальмы, склонявшие голову перед Орохеной, который был богом, до того как стал вулканом и окаменел, окружали суровую наготу вершин зеленым руном, становившимся все гуще и темнее по мере приближения к лагуне, откуда струился свет, устремляясь вверх, навстречу тайне.
Кона охватило глубокое волнение, и его естество отозвалось на призыв земного великолепия столь бурно, что теперь он созерцал себя с гордостью, довольный, что достойно отреагировал на красоту мира. Но Меева ничего не желала знать.
— Нет, ни за что! Это грех!
— Какой грех? Что ты несешь? Где ты нашла грех?
— Отец Тамил сказал, что теперь, когда ты всюду растрезвонил про стигматы, ты должен жить как святой, тогда и я, благодаря тебе, когда-нибудь прославлюсь.
Вот гад, подумал Кон, вместе с тем отдавая Тамилу дань восхищения. Этот проклятый доминиканец — диалектик первый сорт!
— Не слушай ты его! Он не верит ни в бога, ни в черта и просто смеется над тобой.
— Нет, лучше подождать, пусть пройдет. Ведь это же может пройти, а, Кон? Но Тамил говорит, что, пока у тебя стигматы, я должна тебя почитать. Пока они есть, твой фифи табу.
— Что? — взревел Кон. — Мой фифи табу?
Он мог орать сколько угодно — табу есть табу. Меева была непреклонна.
Дождавшись воскресенья, Кон помчался на мотоцикле в Пунаауиа и подкараулил Тамила после мессы. Он устроил ему ужасающую сцену, но монах в ответ только благодушно улыбался.
— Что за дела? — кричал Кон. — По какому праву вы объявили мой фифи табу? Вы вторгаетесь не в свою сферу. Это же язычество!
— Ну-ну, господин Кон, вы сами на всех углах кричите, что у вас стигматы.
— Вы отлично знаете, что это у меня чисто нервное! Психосоматика. А потом, у меня стигматы от Гогена, а не от Него. И никакого отношения к вашей религии не имеют! Учтите, если вы не снимете с моего фифи табу, я подам в суд!
Но Кон не забывал и о делах действительно важных. Каждый день он забегал к Бизьену.
— Ну что?
— По-моему, шансов нет. Через полчаса я встречаюсь с Татеном. Подождите меня прямо там, у входа. Не думаю, чтобы он сказал да. Будущее туризма на Таити интересует церковь в последнюю очередь.
Канонизация Гогена казалась Бизьену делом абсолютно безнадежным. В то же время он знал, что если этого все же добиться, то Гавайи со своим Диснейлендом могут отдыхать. Он давно уже вынашивал планы «Гогеновых страстей» по типу Христовых, что позволило бы включить в туристический маршрут самые живописные утолки острова и воссоздать там сцены мученической жизни художника, мечтавшего возродить связь человека с земным раем. Возможности открывались головокружительные. Можно было бы, например, реанимировать Маркизские острова, последнее пристанище Гогена, куда «Транстропики» пока еще не добрались и где даже «Клуб Медитерране»[35] отказывался работать. Бизьен уже несколько месяцев обхаживал Татена, уговаривая его согласиться. Оставив Кона ждать у дверей, он предпринял последний штурм глухой стены непонимания. Густые черные брови епископа возмущенно взметнулись, как только Бизьен открыл рот.
— Ваш Гоген был похабник, и все это знают. Он блудил как грязная свинья, развешивал на стенах своего жилища порнографические открытки, привезенные из Порт-Саида, совращал маленьких девочек и умер от сифилиса.
— Гоген намеренно принял на себя все человеческие грехи. Сохранилось его письмо Монфреду, написанное за три дня до смерти, где он недвусмысленно говорит: «Язвы, мучения, слабость, полный телесный распад — что это, как не Человек с первых своих шагов на Земле?»
— Я незнаком с этим письмом, — задумчиво проговорил Татен.
— Его купил за пять миллионов старых франков какой-то американский коллекционер. На обороте набросок, сделанный явно слабеющей рукой, он напоминает «Желтого Христа», которого Гоген написал несколькими годами раньше. Этот человек мучился всеми муками, какие есть на земле, и все же до конца продолжал воспевать красоту творения. Такое впечатление, будто церковь хочет, чтобы радость жизни стала достоянием исключительно безбожников. Не забывайте, что на одном из первых своих автопортретов, написанных в Бретани, Гоген изобразил себя с нимбом над головой…
— Дорогой мой Бизьен, мир увидит еще много преступлений и ужасов, но обещаю вам, что одного он не увидит точно — праздника святого Гогена на Таити. Я почтительно склоняюсь перед гениальным художником, но как человек он был свинья свиньей. И еще одно, раз уж вы пришли ко мне. Никто не имеет ничего против вашей культурной деятельности, и я не возражаю против идеи представить Таити земным раем. Но надо все-таки более тщательно выбирать людей, которых вы берете в исполнители. Вот, к примеру, эта история с Адамом и Евой на прошлой педеле. Согласитесь, что…
— Прискорбнейшее недоразумение…
— Во всяком случае, они арестованы, и поделом. Сама мысль поместить их нагишом под яблоней… Ну ладно… Допускаю, что одеть их нельзя. И пока они скромно стояли и позволяли туристам себя фотографировать, большого вреда не было. Но потом ваш Адам стал высматривать холостяков среди посетителей и предлагал желающим за пятьсот франков совокупиться с Евой прямо под яблоней. Большинство туристов — американцы, вы наносите серьезный урон престижу Франции!
— Не понимаю, при чем тут Франция. Таитяне, вы же сами знаете, напрочь лишены чувства греха.
— Адам никакой не таитянин, а гнусный подонок Сарразен, которого давным-давно пора выслать с острова!
Бизьен вздохнул. С этим эдемом одни неприятности. На Таити, как известно, не водятся змеи, но как обойтись без змеи, коварно обвившейся вокруг яблони, если хочешь быть верным исторической правде и вообще реалистом? Бизьен послал в Колумбию, в зоопарк Барранкильи, заказ на пару питонов, самца и самку, в расчете на потомство — чтобы, если один сдохнет, не пришлось снова выписывать змей из-за моря. Контейнер благополучно прибыл в Папеэте, и Бизьен распорядился сразу доставить его на полуостров Таиарапу, где уже установили роскошную пластиковую яблоню с красными гипсовыми яблоками на каждой ветке. И тут произошла катастрофа. Когда контейнер открыли, внутри оказались вовсе не питоны, а две огромные черные мамбы, укус которых смертелен. Таитянин, открывший ящик, никогда в жизни не видел змей и, бросив взгляд на шипевших чудовищ, с воплями ужаса дал деру, оставив дверцу открытой. В одну секунду обе рептилии оказались на воле и растворились в пейзаже. Бизьен немедленно организовал облаву, но безрезультатно. На острове, где никогда прежде не было змей, теперь находились две мамбы, уже,
