их и много бывает.
Они медленно шли ко входу.
– А как вы вообще сюда попали? – поинтересовался как бы между прочим представитель здешнего общества.
– Люблю вечерние прогулки.
– А, вы со станции?
– Строго говоря, – сказал Милов, – я сошел в Сандре по ошибке. В поезде задумался и проехал свою остановку.
– Не секрет – какую же?
– Секрет, конечно, – улыбнулся Милов, – но вам скажу: Тарс.
Он ничем не рисковал: городок Тарс находился на этой же ветке, километров на десять дальше от границы.
– Милое местечко. А здесь бывали?
– Впервые. В Тарсе я лишь на время, по делам.
– Это и так понятно: видно, что вам не хватает опыта. Поживете в этих краях подольше, и научитесь ценить все, что выходит за пределы обыденного. Тут ведь нас развлечениями не балуют, а новостями – и того меньше. Так что каждый человек и каждая новая процедура приобретают такую ценность, какой в другом мире наверняка не имеют. Кстати, о новостях: вы едете с востока – что там такое стряслось? Из объявления мы мало что поняли.
– Да я не совсем в курсе. Вроде бы задержали какую-то банду, но те то ли просто сбежали, то ли при этом отлупили и обобрали охрану – что-то в этом роде. Говорили в поезде, за подлинность информации не ручаюсь.
– Воистину, мы живем в диком мире, и он становится с каждым днем все хуже и хуже. Идите, идите, не упирайтесь, смелее! Не изображайте стеснительную девицу, все равно я вам не поверю. Хотя что я: девица давно уже была бы за столиком и, возможно, успела бы перестать быть девицею… Но вам повезло, что вы пошли по этой дороге.
– Разумеется. Не думаю, что такие приятные заведения находятся у вас при каждой тропе.
– Такие – нет. Зато есть другие. И если бы вы, идя от станции, на развилке взяли левее, то я смог бы познакомиться с вами разве что на ваших похоронах.
– Дикие звери?
– Нет, зверей давно съели люди, а что еще оставалось, подобрали технеты. Простите, я не обижаю ваше расовое чувство? Нет? Ну, весьма рад. Не звери, нет. Электроника и автоматика. При этом никакой старомодности, никаких этих «Стой, кто идет» и тому подобное. Прицеливание и огонь – автоматические, днем и ночью. Без предупреждения. Собственно, предупреждения есть – на щитах, но в сумерках вы могли бы их и не заметить.
– О, – сказал Милов, – потрясающе интересно. Что же вы здесь так охраняете?
– Избранные секреты моей бабушки. Извините – швейцара сегодня нет, мы отправили его к чертовой родительнице: все швейцары – наушники Сипо, и мы их не любим. Ничего, я приглашаю вас, выполняя его функцию.
Он отворил дверь и изящно поклонился.
– Прошу вас… простите, я не расслышал?
– Флим, – сказал Милов. – Мое имя Флим.
– Так я вас и представлю… Кстати, я отзываюсь на кличку «Силенс», сиречь «молчун», если переводить с латыни. Не подумайте только, что я принадлежу к пифагорейцам и должен соблюдать обет молчания. Отнюдь! Но думаю, вы уже смогли оценить справедливость данного мне прозвища.
– Вы скорее последователь Цицерона. А что у вас сегодня за праздник?
– Этакие посиделки, суарэ, парти… Давняя традиция. Понимаете, мы стараемся сохранить какие-то людские традиции – иначе можно опуститься, отехнетиться… Ну, это то же самое, что бриться и чистить зубы – проявлять какое-то уважение к себе, как к человеку… А вообще-то, как я успел уже намекнуть, – успел, не правда ли? – нам тут удалось решить одну задачку, и в результате в этих местах сразу станет легче дышать. Решили, правда, на бумаге – но очень быстро она воплотится в материал. И уж не отметить такое дело было бы непростительным нарушением всего на свете.
– Насколько я понял – здесь собираются люди, не технеты?
– А что им тут делать? На нашем месте технеты быть не могут – мы тут не дрова колем… а их головы только на это и годятся, скажу вам откровенно.
Сейчас, войдя в маленький, но хорошо освещенный холл, Милов смог оглядеть своего собеседника, и сделал это с откровенным любопытством: очень уж не вязалась его речь с обликом. Тот усмехнулся:
– Видите! А вы еще опасались за свою экипировку. Не думайте, мы и в самом деле могли бы собраться в тэксах, но приходим в рабочем – потому что техи на нашем месте пришли бы расфуфыренными до плюс- минус бесконечности. Ну, а теперь приведите себя в несколько легкомысленное состояние, иначе какой же праздник?
Веселье было уже в разгаре, когда они вошли; верно, Силенс с намерением медлил, развлекая Милова разговорами, – чтобы избежать той неловкости, какая возникает, когда незнакомый человек появляется в еще не стартовавшей компании и невольно становится в ней центром внимания, не всегда доброжелательного, порой иронического. Сейчас в маленьком зале было уже шумно, говорили, казалось, все сразу, словно стараясь заглушить один другого, клубился дым (неплохих сигарет – определил Милов, принюхавшись), потом в говор врезался хрипловатый, но явно женский смех – не жестокий, каким он порой бывает, а скорее удовлетворенный. Милов стал улыбаться еще не успев войти – весело, дружески, но без заискивания. В зале на долю секунды замолчали, потом шум поднялся снова.
