технетов – и попытаться…
Интересно: я уже твердо знаю, что принято у технетов и что – нет. Основательно все-таки меня обработали…
Когда боль налетает особенно резко, ни в коем случае нельзя ни морщиться, ни потирать виски, вообще как-то показывать, что у тебя что-то не в порядке. Смешно, однако это сейчас – самая сложная задача.
Давай-ка чуть быстрее. Хорошо сделанная работа выполняется не только тщательно, но и достаточно быстро. Охранник внимательно следит за тобой. Он еще не привык к мысли, что от тебя не надо ждать никаких неприятностей, ты – добрый, смирный собрат, думающий только о работе. Вот тебе и еще одна задача: расположить к себе охрану. Потому что он – не единственный, кто станет приглядывать за тобой. Да, нужно заручиться их доверием. И нет времени для того, чтобы делать это постепенно, естественно. Нужна какая-то ситуация – из тех, в которых сразу раскрывается сущность человека ли, технета ли. Опять- таки, такого стечения обстоятельств можно ожидать долго, очень долго – и все-таки не дождаться. Вывод? Ситуацию надо создать.
Ничего себе задачка – для того, кто не пользуется даже свободой передвижения и не вооружен ничем, кроме собственной головы.
Значит, придется орудовать головой. Тут охрана бессильна.
Вот и работа закончена, плац подметен – хоть пробуй его носовым платком, как вычищенную лошадь.
Возвращаемся к исходной точке – к месту, где расположился охранник. Только не надо метлу волочь за собой. Возьми ее на плечо – как боевое оружие. И шагай четко, как на параде. Без малого строевым шагом. Охраннику это наверняка понравится.
Раз-два, раз-два. Левой!..
И помни, все время помни: для всего на свете у тебя остается менее ста часов».
…Он аккуратно пристроил метлу там, где брал ее; технет не мог оставить инструмент кое-как, это сразу вызвало бы подозрения. Прошагал мимо своего охранника, чтобы войти в бывший изолятор, откуда его и выпустили на работу. Но тут же остановился: охранник удержал его, положив тяжелую руку на плечо.
– Не туда, – сказал он. – Туда только по вызову. Шагай в жилой барак. Я покажу.
Милов послушно повернулся и направился за своим телохранителем.
Барачный интерьер мало изменился за минувшие годы; разве что на нарах лежали более или менее пристойные тюфяки. Сейчас на них спали наработавшиеся за день технеты; ровный шум от их дыхания не раздражал, наоборот, действовал успокоительно. На столе, что находился между рядами нар, охраннику и Милову был оставлен ужин: намазанный свиным жиром хлеб и – в алюминиевых кружках – липовый чай. Против такой трапезы Милов ничего не имел бы и на воле. Они уселись на лавках друг против друга.
– Ты чего чухаешься? – спросил охранник подозрительно, видя, как Милов, согнувшись и упрятав руки под стол, растирает правую ногу. – Кусают, что ли? Надо доложить немедля.
– Свело ногу, – объяснил Милов.
– А, вон что. Ничего, обойдется. После ремонта многим бывает не по себе, – равнодушно успокоил охранник. – Поспишь, и ладно будет.
– Мое место где?
– Свободных хватает, выбирай любое, – сказал охранник и зевнул.
– Где-нибудь поближе к тебе хотелось бы, – пояснил Милов.
– К чему? Мне все равно не ложиться до утра. Я к бараку приставлен, а с тобой – так, дополнительно. Устраивайся, где не дует. До побудки не так уж много осталось.
– А тот, что около двери стоял? – спросил Милов. – Он чего не ложится?
– Какой – около двери?
– Ну, был снаружи, когда мы входили. Ты что – не заметил?
Охранник ничего не выражающим взглядом окинул Милова, еще секунду подумал, но все же поднялся, неспешно прошел до двери, на секунду-другую скрывшись за блоком нар, выглянул; недовольно вернулся обратно.
– Ну, что он?
Охранник хмуро глянул:
– Это у тебя в голове еще не улеглось. Мерещится. Нет там никого.
– Наверное, мерещится, – готовно согласился Милов. Допил чай и поднялся. – Тогда я спать пошел.
– А чего тебе еще делать, – согласился охранник, устраиваясь на лавке так, чтобы хорошо просматривалась дверь. Раньше, конечно, никто из охраны не стал бы нести вахту внутри барака; но ведь тут не арестанты жили, а свои, такие же, ни в чем не виновные, ничем не наказанные и бежать никуда не собиравшиеся. Так что вообще вахты эти были данью прошлому, не более чем формальностью. А от формальностей всегда неприятности, – подумал Милов, укладываясь на место, с которого можно было наблюдать за охранником. По миловским расчетам, наблюдение должно было продолжиться всего-навсего несколько минут, и это было очень хорошо, потому что до начала активности оставалось и в самом деле не так уж много времени.
Милов медленными движениями, как бы почти не сознавая, что он именно делает, не вставая, свернувшись в клубочек, приняв позу новорожденного, долго гладил все те же свои ноги, толстые, с набухшими венами, которые, конечно, неудобно было показывать другим, – они свидетельствовали о возрасте и беспомощности, о необратимых изменениях, – гладил и ощупывал, и, как и во дворе, нашарил нужную точку и нажал. Тонкое одеяло, ему полагавшееся и которым он прикрылся, позволило Милову укрыть свои действия от любого наблюдателя – тот, надо полагать, немало удивился бы, и еще более – встревожился, заметив, как разошлась, без единой капли крови, кожа, открывая пустоту в том, что извне
