благосостояния семьи: бедный крестьянин не мог позволить погребальный костер, и уголок своего земельного надела он оставлял для места захоронения.
После кремации пепел обычно собирали и клали под могильный камень на кладбище, примыкающем к храму, или в Киото, в одном из мест, что с древних времен предназначалось для таких целей. Лаковая табличка с написанным буддийским посмертным именем умершего – каймё помещалась на буддийский алтарь, существовавший в большинстве домов, а также, возможно, в храме, прихожанами которого была семья.
Особые обряды, требующие чтения сутр и молитв, отправлялись в определенные дни. Семь раз через каждые семь дней после смерти (то есть до сорок девятого дня) возносились особые молитвы по покойному, поскольку считалось, что в эти дни, а особенно на семнадцатый, тридцать четвертый и сорок девятый, принимается решение о той жизни, которую усопшему предстоит прожить, поэтому ему особенно нужна помощь в эти дни от тех, кого он оставил в бренном мире. Если умерший был особенно добродетелен или греховен, его будущее решается без промедления, но в большинстве случаев требовалось рассмотрение его достоинств, и благовония, поднимающиеся из мира живых, могли оказать благоприятное влияние на дальнейшую судьбу покойного. Другие поминовения происходили в годовщину смерти, и также определенные даты имели большее значение, чем все остальные: первая, третья, седьмая, тринадцатая, семнадцатая и так далее до пятидесятой, а после этого через каждые пятьдесят лет. По такому случаю благочестивое семейство обычно посещало храм и заказывало чтение молитв, свечи для вожжений и воскурение фимиама. Исполнение таких услуг было постоянным занятием монаха и стабильным источником его дохода.
Семья также должна была соблюдать траур, продолжительность которого зависила от близости родства усопшего: от пятидесяти дней – по родителям, тридцать дней – по мужу, двадцать дней – по жене, до трех дней – по племяннику или племяннице. Этот период траура был временем, когда скорбящий должен удаляться от мира, чтобы не осквернять других; в частности, не должен был приближаться к синтоистскому святилищу, чтобы не произошло осквернения смертью, а чтобы избежать этого полностью, ему запрещалось проходить через тории – врата храма. Входить в дом через главный вход также было запрещено; свадьбы откладывались, не позволялось никакой музыки, нельзя было производить раздел имущества, пить сакэ или есть мясо, бриться или стричь волосы. Кроме всего этого, нужно было долго носить траурные одежды, максимально – тринадцать месяцев – это траур по родителям. Этот обычай относился в основном к придворным, которые носили траур, и воинам, которые надевали черное кимоно с семейным гербом (моном); особое внимание уделялось тому, чтобы голова была покрыта, пусть хотя бы бумагой, чтобы не осквернять солнце.
Буддийских монахов можно было видеть на улицах, когда они шли на похороны и поминовения, а также во время летнего праздника Бон, когда души умерших навещают землю, и по такому случаю возносились молитвы. Послушников также можно было видеть рядом с большими буддийскими школами – ведь они, одетые в белое исподнее кимоно, подпоясанное кожаным ремнем, черную куртку, соломенную шляпу и соломенные сандалии или деревянные башмаки на босу ногу, обычно каждый день выходили на улицы со своими плошками для подаяний – хати – и собирали милостыню. Одеяния авторитетных священнослужителей зависели от их ранга и секты, а также, несомненно, от средств, какими они располагали, но обычная одежда была такой же, что и у послушников, за исключением кэса – полоски ткани, перекинутой через левое плечо и опоясывающей талию справа налево. Кэса символизировала облачение, которое носили первые буддийские монахи, проповедовавшие учение Шакьямуни в Китае. Головы их были бритыми – акт посвящения в буддийские монахи символизировало ритуальное бритье головы, – и они носили четки, бусины которых можно было «пересчитывать» как молитвы, или их можно было потереть между ладонями, чтобы бусины стучали одна о другую, отпугивая злых духов и изгоняя привидения.
Монах, находящийся вдалеке от своего храма, мог посетить дом одного из прихожан, которые выполняли обет поддерживать храм как финансово, так и морально, и часто угощали храмовых служителей. Монаха можно было позвать на семейный совет, и в усадьбах даймё всегда находились монахи, которые не только следили за соблюдением буддийских ритуалов, но также были писцами, каллиграфами, распорядителями чайной церемонии. Иногда они выступали с проповедью и часто бывали единственными доступными людьми с некоторыми навыками публичных выступлений.
Кроме этих почетных занятий, некоторые монахи не чурались развлечений за пределами своих храмов, и некоторых из них почти всегда можно было увидеть в зрительных залах театров. Многие вступали в гомосексуальные связи с храмовыми прислужниками, а мальчики (этот вид проституции процветал в то время) считали их своими надежными клиентами. В то же время монах, который скрывал свою подружку в какой-нибудь тайной комнате храма, был постоянным героем популярной литературы.
Монахи, исполняющие в своих храмах религиозные обряды, обучались этому с детства. Было много и таких, кто приобщался к религии, чтобы удалиться от мира. Ими чаще всего бывали люди старшего возраста, главы семейств и их жены, даже воины высокого ранга, которые пожелали оставить управление делами и вести тихую жизнь в уединении или, возможно, стать поэтами и художниками. Женщины тоже могли стать монахинями и жить в монастырских кельях. Существовали еще и монашки другого рода или, по крайней мере, притворяющиеся таковыми, которые бродили по большим дорогам, распевая для видимости буддийские сутры, но всегда были готовы заменить их песнями менее возвышенного содержания, а также выполнением иных услуг. Они составляли часть людей на периферии буддизма, чьи занятия бывали сродни тому, что делали уличные комедианты и нищие. Они обычно танцевали, доводили себя до неистовства битьем в грудь или звоном в колокольчик и даже проповедовали на углах улиц. В те времена легкие формы сумасшествия считались забавным зрелищем, людей не совсем в своем уме обычно просили устраивать представления на потеху зрителей. Эти полунищие, развлекающие других своим фиглярством, сливались в одно сословие – парии. Буддийские монахи сами находились вне сословной системы и не вписывались ни в одну из категорий, с ними обращались скорее как с воинами (конечно же без права на самоубийство), но наказывали высылкой из их храмов или полным затворничеством там.
Кроме священнослужителей существовали предсказатели, имеющие практические навыки китайской науки об инь и ян – женском и мужском началах. Они занимались составлением календарей и изучали звезды, были знакомы с компасом и с физиогномикой, с ними советовались практически в самых различных сферах человеческой деятельности. Дата свадьбы выбиралась в соответствии с гороскопами вступающих в брак; день начала строительства дома, направление, куда дом должен быть обращен, расположение комнат – все зависело от их наставлений. В VIII веке выбор места, где закладывать город Киото, был осуществлен по их советам, предусматривавшим, в том числе, и защиту от демонов горами, которые окружают город со всех сторон, за исключением юга, – и с плачевным результатом: в Киото холодно зимой и жарко летом. В эпоху Токугава практикующих предсказателей насчитывалось несколько десятков тысяч, и они были облечены значительной властью. Некоторые буддийские и синтоистские священнослужители были к тому же опытными астрологами, поэтому занятия предсказателей не всегда существовали отдельно от этих двух религий.
Еще одну группу профессионалов, которые также были вне сословной системы, составляли лекари. Им также было даровано право носить большой меч, иметь фамилии. Волосы у них обычно были коротко пострижены, но без выбритой зоны, и, таким образом, их было легко узнать по внешнему виду. Лекари передавали свои знания сыновьям, которых они также отправляли работать под руководством искусных знатоков своего дела в Киото и другие города. Их умения в основном базировались на достижениях китайской медицины, в которой широко используются растительные средства; снадобья врачеватели приготавливали своими руками, выращивая растения в садах, примыкающих к их домам. Лекарства, которые они использовали от внутренних болезней, часто бывали эффективными, а многие применяются до сих пор; лекари также были искусны во врачевании ран от меча, но хирургия была не на высоте, хотя контакт с военными врачами голландской фактории в Нагасаки привнес новые, более глубокие знания в анатомии, и к XIX веку лучшие лекари сочетали передовые восточные и западные приемы лечения. Фактически в некоторых областях японская медицина опережала западную, и метод общей анестезии был открыт в Японии раньше, чем в Америке.
Лекарства обычно принимали в форме порошков, и для каждого больного специально разрабатывали состав, который подходил ему лично. Почти каждый имел при себе запас своих особенных средств, и
