пасть до уровня деревенских знахарок и даже проституток. В числе храмовых служителей были женщины, которые принимали участие в храмовых танцах, но в общем они играли незначительную роль в совершении обрядов. Священники (даже монахи), однако, женились, и обычно сын сменял отца в храме, который вместе с прилегающей к нему землей был фактически частной собственностью священника, хотя правительственный чиновник осуществлял контроль как над синтоистскими, так и над буддийскими храмами.
Синтоистский священник выступал в качестве посредника между народом и богом. Он получал подношения, возносил молитвы и организовывал театрализованные представления на мифологические сюжеты по определенным праздничным дням; осуществлял много разнообразной административной работы – от раздачи амулетов и защитных надписей в обмен на подношения до управления земельными наделами. В великих святилищах, таких как Исэ или Миядзима, нужно было заботиться и о паломниках. Помогали служителям агенты крупных храмов. О них уже упоминалось как об устроителях паломничества для крестьян по принципу «все включено». Те же услуги они оказывали городскому населению; кроме того, продавали людям, не имевшим возможности отправиться в путешествия к святыням, амулеты и надписи оттуда, а также передавали за вознаграждение определенному божеству просьбы и молитвы, которые просители предпочли бы воздать лично, если бы у них нашлись на то время и деньги.
В целом от синтоистских монахов не требовалось быть аскетами. Их религия предполагает полноту жизни, получение удовольствий от еды, питья и семейной жизни. Несмотря на то что до эпохи Мэйдзи обе религии – синто и буддизм – теоретически составляли единое целое, так что синтоистские боги вошли в буддийский пантеон, хотя и с некоторыми незначительными исключениями, различия между двумя религиями, как и между буддийским и синтоистским духовенством, оставались довольно четкими. Святилище Исэ, богиня которого считалась родоначальницей императорской фамилии и, следовательно, семейным божеством императора, было единственным храмом, на территорию которого буддийские монахи не допускались, и там даже изобрели особый унизительный язык для общения с ними, называли «бритой башкой».
Буддийская вера значительно отличалась от религии синто, поскольку в основном не служила посредником между верующими и Буддой. Монахи стремились через свои молитвы пройти по ступеням мироздания, чтобы достичь просветления – сатори. Некоторые из сект, возникших со времени появления буддизма в Японии, сами превратились в отдельные религии. До того как Киото стал столицей в 794 году, дворец императора находился в Наре, и именно в этом городе до сих пор сохранились великие храмы старых сект, верования которых не касались широких масс, – все время посвящалось охране своих сокровищ и философским дискуссиям. Несколько веков спустя появились другие культовые учреждения – великие монастырские и храмовые комплексы на горе Хиэй, к востоку от Киото, и на горе Коя к югу от Осаки. После вооруженного столкновения с войсками Оды Нобунаги они уже не были столь влиятельными, как раньше, но все еще сохраняли свое значение. Буддийское учение, которому они следовали, изобиловало символическими ритуалами, а тайное учение секты дзэн с центрами вокруг Киото и в Камакуре, административном центре раннего сёгуната, сводило ритуал к минимуму, но концентрировало усилия на обучении медитации и поисках просветления – аскетизм этого учения, упор на интуицию и власть очень импонировали воинскому сословию.
Все эти секты учили, что человек способен достичь просветления собственными усилиями, хотя другие могут помогать ему либо своими знаниями, либо подходящими молитвами, и объясняли, как быстрее пройти после смерти путь до следующей инкарнации. Позже появились различные секты «чистой земли», которые учили, что спасение человека зависит от усилий другого будды по имени Амида (на санскрите – Амитабха), который даст вечную радость тем, кто искренне и с верой в душе повторяет фразу: «Слава будде Амиде!» – поскольку они проведут остаток вечности, сидя на цвете лотоса в пруду перед троном Амиды в его рае в западных землях[50].
Последняя секта появилась как раз перед эпохой правления сёгунов Токугава, она следовала учению монаха по имени Нитирэн и вылилась в националистическое течение нетерпимости и также сильно пострадала от преследований.
Одним из последствий распространения учений «чистой земли» и Нитирэна было то, что буддизм стал народной религией, вместо того чтобы быть личным делом каждого человека или сообщества людей, занимающихся религией профессионально. Большая часть населения могла ходить на службы, чтобы повторять нараспев фразы, которые, считалось, спасут их в грядущей жизни. И хотя буддизм не сохранил в целом свое политическое влияние, которым пользовался прежде, но стал более тесно связан с простыми людьми.
Еще одним фактором, который способствовал распространению буддизма, было то, что во исполнение указов против христианства каждый житель был обязан засвидетельствовать свою религиозную принадлежность и внести свое имя в приходские списки буддийского храма. Наблюдалась тенденция к увеличению числа храмов, многие строились в деревнях.
Хотя адептам некоторых ветвей секты «чистой земли» дозволялось вступление в брак, подавляющее большинство священнослужителей придерживалось целибата; они были вегетарианцами, избегали сакэ и сильно пахнущих трав. Монахи имели разряды, или ранги, которые присваивались им по мере обучения, эта система существовала в великих храмах, выполняющих важную роль семинарий.
Не существовало никакой территориальной системы, похожей на епархии в христианской церкви. Буддийский священнослужитель опирался на руководство семинарии, где обучался и от которой мог зависеть его храм. При правлении сёгунов Токугава, по крайней мере в самом начале их правления, в большинстве храмов служили монахи секты дзэн. Нельзя считать, что они проводили все свое время в медитации и бились над решением неразрешимых загадок – ведь они были заняты управлением своими храмами и присматривали за паствой; в частности, созывали людей, чтобы исполнить похоронный обряд, если умирал прихожанин.
Буддизм всегда был связан с вопросами о смерти. Этот мир в конце концов всего лишь ступенька в череде существований, и прощание с ним, естественно, сопровождалось буддийскими обрядами. Существовал относительно небольшой слой населения, который не имел никакого отношения к буддизму, но был приверженцем только синтоистской религии, и для этого существовал синтоистский похоронный обряд, очень напоминающий тот, что совершали немногочисленные семейства, которые придерживались исключительно конфуцианства, и состоящий в захоронении тела, а не кремации. Буддийские обряды, однако, почти всегда требовали сожжения, и дымок погребальных костров на огромных площадях, отведенных для кремации в больших городах, символизировал скоротечность жизни. В сельских районах приверженцев буддийской веры могли предать земле, хотя на протяжении всей эпохи Токугава все шире распространялась кремация. Даже умерших императоров хоронили по буддийскому обряду, как и большинство сёгунов, за исключением первого, Иэясу, чьи останки, перенесенные с места упокоения в Сидзуоке, были преданы земле в великом и богато украшенном святилище в Никко.
Когда человек умирал, из храма звали монаха, он приходил и пел несколько подходящих случаю строк из буддийских священных сутр, представлявших собой перевод оригиналов на китайский язык; пение могло перемежаться ударами в колокольчик (не той формы, что обычно бывает у колокольчиков на Западе, а больше похожего на шар) на раздутом кольце для многократного повторения звука или иногда ударами по деревянному барабану, по форме напоминающему тыкву. После отпевания волосы с трупа сбривали, а тело обмывали, облачали в белый хлопковый саван и клали в гроб обычно в форме бочонка. Тело помещали в гроб, как правило, в сидячем положении. Крышку плотно закрывали, и до следующего утра длилось бдение с горящими свечами и курящимися благовониями, а также прилежное чтение сутр священных книг. На следующий день гроб в сопровождении скорбящих родственников и монахов, произносящих сутры, несли на носилках к месту захоронения или кремации. Пышность церемонии, естественно, зависела от
