Предмет своей гордости родители Рамиро целиком, до последнего кирпича, соорудили собственными руками. До последнего кирпича… Да они и кирпичи-то формовали сами, потому что фабричные стоили слишком дорого.
Детишки помогали как могли – носили инструмент, подавали раствор глины, связывали в пучки камыш для крыши, подметали двор и таскали на свалку строительный мусор.
За строящимся домом отец вырыл круглую яму, и маленький Рамиро, гордый оказанным доверием, с утра до ночи месил босыми ножонками глину, в которую для крепости добавлялся овечий навоз.
Кирпич не обжигали – для этого ведь нужна была специальная печь. Его выдерживали несколько дней на яростном оливийском солнце, отчего кирпич делался твердым, и выкладывали стены, которые медленно, но верно тянулись кверху.
Приходя в сумерки с работы, отец ужинал, отдыхал немного и принимался за дом. Кирпичи он укладывал споро, как заправский каменщик.
– Говорят, если в глину добавить конский волос, кирпич будет несокрушим, – говорил отец.
– Да где его возьмешь, конский волос? – вздыхала мать, подавая кирпич.
– Сойдет и так, – соглашался отец и поправлял рукавом пышный ус, тронутый сединой.
Собственный дом!
Он состоял из одной комнаты. В ней помещались все девять членов их семьи. Пол – земляной, мебель – деревянные топчаны, собственноручно сколоченные отцом, постельное белье – овечьи шкуры…
Из задумчивости Рамиреса вывел приветственный возглас. Из крайней хижины выскочил парень и вприпрыжку бросился навстречу.
– Доброе утро, Рамиро! – произнес он, запыхавшись от быстрого бега.
– Здравствуй, дружище, – остановился Рамирес. – Есть какие-нибудь новости?
– Да.
Рамирес остановился:
– Выкладывай.
– В порт собрался?
– Как видишь.
– Будь осторожен.
– А что случилось? – поинтересовался Рамирес. – Океан обрушился на сушу? Проснулся прибрежный вулкан? Или профсоюз выступил на стороне рабочих?
Парень рассмеялся:
– Ни то, ни другое, ни третье. В порту полно полиции и шпиков.
– Неужели о забастовке пронюхали?
– К счастью, нет. – Парень понизил голос. – Говорят, они наркотики ищут.
Глаза Рамиреса сузились и потемнели.
– Наркотики? – переспросил он.
– Да. Говорят, из-за океана к нам все больше поступает этой заразы.
– Вместе с недобитыми фашистами.
– Вот именно, – кивнул парень. – Говорят, кое-кто помогает гитлеровским молодчикам, которые просачиваются в Оливию… Может, вернешься? В порту опасно.
Рамирес пожал плечами:
– Я не трус.
– О собрании не забыл? В девять вечера, где обычно, – напомнил парень.
– Мне о собрании сказал сам Орландо Либеро.
– Когда начинаете бастовать?
– Т-с-с, – парень настороженно огляделся. – И у ветра есть уши. Наша сила – во внезапности.
– Ну, ладно. А я-то вам зачем?
– Ты нужен нам, Рамиро. Ты напишешь для нас новую песню! И она станет гимном бастующих.
– «И песня, и стих – это бомба и знамя, и голос певца поднимает класс», – продекламировал Рамирес.
– «И песня, и стих – это бомба и знамя»! – восхищенно повторил парень. – Какие слова! Ты растешь, Рамиро, до тебя скоро рукой не дотянешься. Молодчина!
– Это не мои стихи, – усмехнувшись, покачал головой Рамирес.
– А чьи?
– Одного русского поэта.
Дорога сделала поворот. Вдали показались строения порта.
