В дальнем конце ее огонь полыхал вовсю, а ближние избы только занимались, и дым клубился еще белый, похожий на пар. Около домов суетились два немецких солдата. Ребята подошли ближе.
Долговязый фашист перебегал от одного дома к другому. В руках он держал горящий факел – длинную палку с намотанной на конце паклей. Факел чадил, и на снег стекали горящие капли. Другой солдат бежал с четырехугольной зеленой канистрой. Перед каждым домом он забегал вперед, плескал бензин на угол или на ворота, а долговязый торопливо совал туда факел, ждал, когда загорится постройка, и бежал дальше. Возле соломенных крыш фашист не ждал бензина, совал факел под застреху, и по соломе начинали струиться огненные змейки. Они исчезали под кровлей, засыпанной снегом, и потом вдруг вырывались у самого конька крыши.
Люди поспешно вытаскивали из домов все, что попадалось под руку, а там, где огонь уже охватил избы, толпились посреди улиц и молча глядели, как гибнет их добро. Здесь же прохаживались патрули и не разрешали гасить огонь.
– И бараки спалят… Где теперь жить будем? – всхлипнул Ягодай.
Пробираясь сквозь толпу погорельцев, ребята добрались наконец до бараков. Они тоже горели. Обшивка пылала ярко, с громким треском. В стороне на узлах сидели женщины и застывшими, страдальческими глазами смотрели на огонь. Хмурые мужики стояли отдельно, негромко переговариваясь. Обсуждали приказ гитлеровцев идти в Лазоревцы – деревеньку на той же стороне Ловати.
– Как бы подвоху не было, – опасливо сказал кто-то.
– Теперь какой подвох? Всего лишили. Голы как соколы…
– Народ как бы не постреляли.
– Надо идти. Все к своим ближе.
Последний довод убедил всех. Хоть на три километра, да ближе к своим, хоть на час раньше придет избавленье. И бездомные люди, взвалив на плечи оставшийся скарб, побрели в Лазоревцы, где, как говорили, гитлеровцы еще не сожгли избы.
Голиковы поселились у своих знакомых. В избе приютилось еще три семьи. Спали вповалку на полу, набросав соломы. Но Ленька здесь почти не бывал. С самого утра убегал он в Парфино, слонялся там среди пожарищ, заходил на станцию, с любопытством и тайным злорадством наблюдая, как гитлеровцы в панике готовятся к отступлению.
Через несколько дней после того, как жители перебрались из сгоревшего Парфина, Ленька пришел домой совсем поздно. Он осторожно отворил скрипучую дверь, вошел в избу и ощупью, перешагивая через спящих, пробрался в свой угол. Стараясь не шуршать соломой, Ленька улегся рядом с матерью. Ему очень хотелось поделиться с ней новостью, да жаль было будить. Но мать не спала.
– Ты где это, полуночник, бродишь? – шепотом спросила она. – Гляди, Ленюшка, греха как бы не было. Немец, он сейчас злющий ходит – пальнет – и конец… Посидел бы ты дома!
– Нет, мама, теперь дома сидеть нечего. Завтра наши здесь будут. Помяни мое слово!
Шепот у Леньки был взволнованный, радостный.
– Дай-то бог… Да откуда ты это взял?
– Я, мама, разведчиков наших видел в Парфи-не, на станции. В вагонах сидели. Они меня на фанерный завод посылали. Я им мигом все разузнал. Мне они ничего не сказали, а я все равно знаю: завтра придут.
А утром, чуть свет, выскочил Ленька на улицу и засиял от радости: через деревню проходила колонна наших лыжников в маскхалатах, с автоматами. Они шли спокойно, уверенно, будто никогда и не было здесь фашистов. Улица была полна народу. Солдат обнимали, целовали, зазывали в избы погреться, но лыжники благодарили и шли дальше. Остановились они лишь в самом конце деревни, у крайних изб. Ленька спустился с крыльца, направился было к солдатам, но передумал и остановился. Он подкинул шапку, поймал ее на лету и снова взбежал на крыльцо. Распахнув дверь в избу, Ленька во весь голос крикнул:
– Наши пришли! Вставайте! Ура!.. Наши в деревне!..
Ленька кричал что-то еще, но его уже не слушали. В избе зашумели, загомонили и торопливо бросились к выходу.
Наши войска, внезапно ударив в тыл немцам, прорвались в район южнее озера Ильмень и с боями продолжали наступать вдоль Ловати. Ленька почти не бывал дома. Он теперь работал при госпитале. Дел было много, и он иногда даже не прибегал ночевать, прикорнув где-нибудь вместе с солдатами.
Вокруг происходило множество интереснейших вещей. То ребята наблюдали за работой армейского регулировщика – он ловко управлялся с красным флажком, и все, будь то хоть сам генерал, подчинялись ему на дороге. То смотрели на танки, которые могли ходить без дорог, лезли напролом, прямо по целине, как медведи, и подминали под себя не то что кустарник, но и большие деревья: раз – и повалилось дерево, будто его не было. Только снежная пыль вздымается на том месте.
Мальчишки старались хоть чем-нибудь помочь солдатам.
– Давайте поднесем пулемет, – предлагали они.
– А коней напоить не надо? Мы бы разом…
Но солдаты отказывались от их помощи, все переводили в шутку. Они добродушно посмеивались, легонько похлопывали ребят по спине и говорили обычно:
– Никак нет, товарищ, солдату денщик не положен…
Как-то утром Ленька шел по выжженной улице с торчащими из-под снега обугленными трубами. Впереди он увидел человека в полушубке, перетянутом солдатским ремнем, с автоматом на шее. Ленька проскочил было мимо, потом остановился и, пораженный, воскликнул:
– Василий Григорьевич!
Человек оглянулся. На его шапке наискось была пришита красная ленточка. Ленька знал: такие ленточки носят партизаны. – Леня! Голиков!.. Какими судьбами?
