дополнил бы сведения из того, что ему известно.
— Я велю составить сводный дорожник. Вот, Хойре, займись этим. Возьми столько писцов, сколько тебе понадобится, и немедленно усади их за работу по нашим пометкам. Не надо переписывать дословно, а только важное, и пусть излагают кратко и внятно. Потом можешь отдохнуть, но присматривать не забывай. Поручаю это тебе. И пусть перерисуют эти карты и сведут в одну. Дня за два можно с этим управиться. А с Дэнешем, брат, — Акамие покивал головой сам себе, — с Дэнешем вы сможете обсудить уже готовый дорожник. Ему тоже надо собираться в путь. Пусть… Времени у вас хватит, пока вы еще доберетесь до пустыни.
— А там подует жаркий ветер, кости расплавятся и мозг вытечет, — напомнил Эртхиа из только что прочитанного.
— Доброго же пути, Эртхиа! — улыбнулся Акамие.
Так все время, пока Эртхиа гостил в Аз-Захре, прошло в приготовлениях к дороге и разговорах о ней.
О побратимах
Пять дней пути отделяли Атарика от столицы, от дома, от молодой жены, и смерть была у него за спиной, — но за спиной, а впереди не чаял встретить ее. Но если кому не суждено вернуться домой вовремя — не вернется. Окольными путями идет Судьба.
Как подошло к полуночи, надо было дать отдых коням, и Атарик заночевал прямо у дороги: седло под голову да завернулся в плащ, а наутро поднялся и продолжил путь. Для верности проехал хан, в котором ночевали накануне с государем Эртхиа, и поздно ночью доехал до предыдущего. Поручил коней сонным слугам, на негнущихся ногах проковылял к едва теплившемуся очагу, там ждал, то и дело роняя на грудь тяжелую голову, пока раздуют угли и подогреют оставшуюся бобовую похлебку. Теперь два дневных перегона отделяло его от дымного столба над степью. Атарик все думал, как скажет своей Шуштэ, что нет у нее больше родичей. Степнячка за род держалась крепко и больше всего сокрушалась, что родные теперь знаться с ней не хотят. Обиды не держала: все по справедливости. Но сердцем рвалась к своим. А теперь и не к кому ей… И Джуши не прискачет в город тайком от старших — с приветами от ровесников, комками твердого соленого сыра и мехами в подарок. Не от кого теперь и приветы передавать.
Проглотил похлебку через силу, засыпая над миской. Хозяин, зевая, извинялся, что стоит у него большой караван, идущий на Побережья, все подчистую съели и выпили, ни свежих лепешек не осталось, ни вина. Атарик, тоже зевая, удивился: так ли велик караван, если в одном придорожном хане поместился? Да нет, караван сам небольшой, поправился хозяин, да охраны при нем много, а эти-то, всем известно, едят за двоих, а пьют и вовсе немерено. Здесь-то кого опасаться? Вот дальше в степи… Или, говорят, в пустыне вдоль караванных троп водятся племена хава и зук, так там не зевай. Что ценное везут, спросил Атарик, чей караван, не Асана ли Кривого, и вдруг вспомнил: впереди смерть. Эй, хозяин, сказал Атарик, буди купца, некогда ему теперь спать. Как буди? Зачем буди? Ему ехать спозаранку завтра… Некуда ехать.
Поднялась суматоха. Атарик по-прежнему сидел у очага, бесцельно макая ненадкушенную лепешку в остатки похлебки, а его тормошили со всех сторон, расспрашивали, что за болезнь и откуда, чем лечить и как быстро умирают. Атарик качал головой и в сотый раз объяснял, что не знает, в глаза не видел, только слышал. Да верный ли слух? Куда вернее: от царского гонца. Эка! будет царский гонец с тобой разговаривать! Разве скажешь, что царь сам там был и уехал один без охраны встепь? А вот поручение у меня царское и перстень царский. А кто не верит, тому доброго пути, проверяй, если жизнь не дорога. Дым над степью издалека видно. Можно до Орота и не доезжать. Только в Ороте язва была вчера, даже позавчера. А где она сейчас, кто знает? Зашумели опять: от кочевников зараза, нельзя было пускать. Полно вам, отмахнулся Атарик. Разве прежде не ходила язва по Аттану? А какая это язва? Та или эта? Да кто знает? Кто видел? Кто видел, уже не расскажет.
— Я расскажу, — выступил из тени молодой парень в куртке мехом внутрь, надетой на голое тело, с узкими глазами на круглом темно-красном отекшем лице.
— Джуши! — вскочил Атарик, еле узнав побратима по шитью на куртке и наборному поясу. Но раньше, чем он успел сделать шаг, вокруг молодого удо образовалась пустота. От него шарахнулись, как от смерти самой. И Атарик замер, вглядываясь. От брата ощутимо палило жаром, а его трясло, он стягивал на груди полы куртки, ежился, сгибался, мучимый ознобом. Наконец привалился к столбу, подпирающему крышу, и сполз на корточки. Поднял к Атарику улыбающееся лицо.
— Как, брат, не передумал? Завтра поедем за невестой. Завтра, завтра… Дай напиться! Не могу.
В комнате пустело. Бесшумно, но очень быстро один за другим все уходили прочь. Даже хозяин. Остался один Атарик. И он, так же как все, стараясь ступать неслышно, пошел к двери, и была она в двух шагах уже.
— Принеси воды, брат, водицы… — прохрипел побратим.
Атарик, не обернувшись, вышел во двор. Там царила суматоха, разжигали факелы, вели коней, вьючили верблюдов, кто-то прыгал на одной ноге, второй не попадая в штанину. Пробежал, прилаживая на боку меч, стражник, толкнул Атарика плечом, даже не заметил.
Все это было уже не с ним. Атарик прошел к колодцу — квадратному водоему, накрытому медью от пыли и животных — зачерпнул воды в круглый сосуд, стоявший на краю, и подумал, что никогда уже не увидит той невесты, строгой, важной Шуштэ с лаковыми блестящими косицами по всей спине. Что ж, весть о заразе теперь и так быстро дойдет до столицы.
Он собрал в комнатах одеяла и подушки, снес вниз. Раздел Джуши, стянул кожаные узкие чулки и уложил его удобно, и слушал его бессвязные речи, то и дело меняя мокрую тряпку у него на лбу. Когда взошло солнце, в хане их оставалось двое. Хозяин и тот куда-то исчез. Джуши уже не бормотал, только клокочущее дыхание было очень громким в тишине. Тряпка на лбу — оброненный кем-то в спешке бегства головной платок — давно высохла. Атарик Элесчи спал, вытянувшись рядом на одеяле.
Об Арьяне ан-Реддиле
Арьян ан-Реддиль растормошил струны, и они нарочито нестройно, как бы нехотя ответили его настойчивости. Отведя красиво изогнутую правую руку от звучащих струн, окинув присутствующих лукавым взглядом, Арьян запел. Руки, как бы спохватившись, кинулись догонять, и дарна поддержала его голос стройным звоном.
Арьян ан-Реддиль, как пристало хайарду, хоть и уроженцу Ассаниды, вырос в седле с мечом и луком в руках. В Аттанском походе, несмотря на молодость, он покрыл себя немалой славой и мечтал о новых походах, дабы эту славу преумножить. Тем более, что аттанская добыча иссякла, а род Арьяна был знатен, славен, но не богат.
Но Хайр не вел войн с тех пор, как на троне оказался…
В этом месте своих размышлений Арьян тряс головой, как пес. Он был родом с северных окраин Хайра, где подобное сравнение не за оскорбление принималось, а за высшую похвалу: издавна славились северные склоны боевыми псами, огромными свирепыми зверюгами. Воины с севера, из Улима Ассанийского отправляясь в поход, брали с собой двух-трех таких псов. Они участвовали в битвах наравне со всадниками, самостоятельно. Между боями посторонние старались держаться подальше от стана северян. За хозяином эти псы бегали, как ягнята за маткой.
Так вот, не раз видел Арьян, как пес, давно не участвовавший в битве, трясет головой, отгоняя накатившую злобу. И, подражая своим боевым товарищам, тряс головой Арьян, когда думал о сидящем на троне Хайра.
Но он был еще и поэтом, молодой Арьян ан-Реддиль. И дарна откликалась на его ласку так же покорно и пылко, как обе его жены. И когда злоба цеплялась за косу так, что не стряхнуть, он отводил душу в песнях, а на язык он был остер. И был как пес бесстрашен.
