Дверь открылась и на пороге показался… Сюрдик. Уж никак я не ожидала увидеть его, да еще в такой неподходящий момент. Пришлось оставить в покое перья Ивановой, что я и сделала с большой неохотой. Она тоже размотала со своей руки мой хвост и напустила на лицо улыбочку.
— Людмила Петровна, что здесь происходит? — вместо приветствия спросил ошарашенный Сюрдик.
— Серафим, хватай ее, она все знает, — гаркнула Иванова, и этот амбал Сюрдик тут же меня схватил.
И потащил в другую комнату, бросил на кровать. Яростно сопротивляясь, я кусала все, что попадало в зубы: в основном это была волосатая рука Сюрдика. Я сгрызла бы эту противную руку до кости, но времени было слишком мало. Иванова со шприцем в руках выросла надо мной и пробасила:
— Держи ее…
Он держал, а я начала проваливаться в мягкую мглу. “Сейчас остановится сердце,” — подумала я и с этой последней мыслью отключилась.
Глава 30
Очнулась я в своей квартире. В спальной. Лежала в кровати, и на мне была розовая китайская ночная рубашка с красивой ручной вышивкой. Рядом сидела Иванова. Она заботливо щупала мой пульс и с состраданием заглядывала мне в глаза. Я хотела встать, но ноги не слушались, а из головы не шла моя ночная рубашка, нежно розовая с очень дорогой вышивкой. Птицы там всякие, растения и цветы. Маки. Много маков. И все на розовом поле. Обожаю розовый цвет. Моя любимая рубашка. Она же пропала. Полгода назад, а теперь я в ней лежу. Как это может быть?
Рубашка потрясла меня больше всего остального. Полгода я искала ее, перерыла всю квартиру и даже грешила на Нелли, которая помешалась на китайской культуре и давно положила глаз на мою рубашку. Сколько бессонных ночей из-за этой пропажи, и вот, пожалуйста, рубашка опять со мной, и я в ней лежу. Не чудо ли это?
— Где ты ее откопала? — спросила я Иванову, глазами показывая на рубашку.
— Откопала? — изумилась она.
— Да нашла где ее? — рассердилась я такой бестолковости.
— Ты о чем?
— О рубашке! О своей рубашке! Китайской! Что сейчас на мне! Где ты ее нашла?
— Под твоей подушкой.
Меня это впечатлило.
— Ну надо же! Под подушкой! Вот так живешь и не знаешь, что надо чаще заглядывать под подушку.
В лице Ивановой появилась крайняя озабоченность. Она пощупала мой лоб и принялась часто щелкать пальцами перед моим носом, словно неумело исполняя фанданго.
“А крыша-то у нее подъезжает,” — не без жалости подумала я и тут же услышала заключение.
— Что-то не в порядке с твоей головой, — сказала Иванова, не прекращая щелкать пальцами.
— Такого же мнения и я о твоей.
— Как чувствуешь себя? — спросила она, не обращая на мои слова никакого внимания.
Я поразилась ее наглости и возмутилась:
— Ты еще спрашиваешь? Хотела меня убить, а теперь спрашиваешь о самочувствии?
— Хотела бы, убила бы, но ты жива.
— Думаю, это временно. Где кофе?
Иванова перестала щелкать и протянула чашку-термос, полную горячего, дымящегося паром, кофе.
— Ну? И чем я ее возьму? Где мои руки?
— Одна под одеялом, вторая вот, — Иванова взяла меня за запястье. — Пульс нормальный, вставай и не выделывайся.
После ее слов, ко мне вернулась власть над руками. Я схватила чашку и потребовала сигарету.
— Ты же бросила, — напомнила Иванова.
— Это было в другой жизни, а теперь я закурю. Где Сюрдик?
— Ты имеешь ввиду Серафима?
— Да, где он?
— Там же, где остальные.
Я опешила. Признаться, не ожидала такой откровенности.
— Ты имеешь ввиду Верочку, Власову, Фиму, Павла и тетю Мару с Сергеем?
Иванова сделала отрицательный жест.
— Сергей жив.
— Почему?
— А по-твоему я маньячка?
— Тогда ничего не понимаю. Ты все запутала, замучила меня насквозь и дай, наконец, пожрать. Жрать хочу, как сто лет не ела.
— Меньше, — успокоила Иванова. — Всего три дня.
— Полагаешь — это мало?
— Полагаю, это не вредно для твоей фигуры.
— Ага! Хочешь заморить голодом! — обрадовалась я. — А у меня голова пухнет, почему я еще жива? Теперь все ясно: ты решила сделать для меня исключение и уморить голодом?
— Нет, я совсем не собираюсь тебя морить. И более того, скажу: ты мне дорога как память.
— Память о чем?
— О бесцельно прожитой юности. Нечто вроде любимой фотографии.
— Так пойди и принеси еды, если я тебе дорога, потому что я не фотография, но, благодаря тебе, уже близка к ней. Только глянь какая я стала плоская, особенно живот. В моем возрасте это неприлично.
— Хорошо, принесу, — согласилась Иванова и вышла из комнаты.
Едва за ней закрылась дверь, я, ни минуты не раздумывая, поползла на другой конец кровати, поближе к тумбочке где стоял телефон. Несмотря на заверения Ивановой, тело мое лишь условно можно было назвать живым. Оно было ватным, жидким и бессильным. Я ползла, ругая себя за то, что не догадалась в свое время купить поуже кровать. Как это сейчас было бы кстати. Страсть к объемам когда-нибудь погубит меня.
Когда же я доползла до желанной тумбочки, и моя вялая рука легла на телефонную трубку, открылась дверь, и вошла Иванова с подносом.
— Что за глупости? — рявкнула она. — Угомонишься ты или нет? Нет, рано я тебя разбудила.
— Зря ругаешься. Я хотела позвонить Нелли и извиниться за китайскую рубашку. Еще надо позвонить Марусе, узнать вернулся ли к ней любовник.
— Ее любовник прямо весь ушел. — Кто знает Марусю, тот поймет почему Иванова так сказала.
Сообщение ее меня нешуточно поразилась.
— Неужели? Весь ушел? Это точно? Он что, забрал все свои чемоданы?
— Забрал, и не только свои, но сейчас тебе это зачем? Или ты хотела звонить в милицию? Подумала бы лучше о своем здоровье.
Если честно, я сама не знала чего хотела, а здоровье мое всегда было в руках Ивановой, теперь же особенно.
— Людмила, ты же в курсе, человек больше всего боится неизвестности, а ты меня держишь в ней уже несколько минут. Так я никогда не поправлюсь.
Она вздохнула, закатывая глаза и давая понять, что я замучила ее, будто кто-то тут ей навязывается. Я, вообще-то, лежу в собственной спальне, и идти мне совершенно некуда, разве что сделать пробежку по подругам, которых не видела десять дней. Так значит от Маруси ушел любовник. Весь. Значит я была права. Ох, как я ей теперь скажу! Как напомню этой дурочке что я была права! Никогда меня не слушает, ну да теперь, когда я оказалась права, будет умней и, надеюсь, станет прислушиваться к моим советам. А-аа! Боже! Ужас! А вдруг он вернется? На этих любовников никогда нельзя положиться. Бегают туда-сюда. Вот возьмет и вернется, а эта дурочка Маруся примет его с распростертыми объятиями и будет счастлива, что
