потный, грязный, он играл с товарищами во дворе и теперь прерывает экскурс матери в прошлое. Сильвия и сама рада избавиться от неотвязных мыслей. Она сажает сына в ванну, намыливает, по-матерински восхищается его стройностью, поддразнивает, а он, хохоча, увертывается, и Сильвия чуть не падает в ванну.
Потом она обряжает его в форму «балиллы»[6], потому что ему надо идти в школу: сегодня все дети Италии должны слушать речь дуче; она просит Акилле не слишком задерживаться, не играть на улице и поскорей возвращаться домой.
После ухода Акилле Сильвия идет на кухню готовить сладкое для гостей и вдруг слышит удары молотка: это начал работу каменщик, мужчина лет сорока; он должен пробить дверь, которая соединит их квартиру с соседней, недавно купленной ими, чтобы расширить жилье.
Катерина, служанка родом из Фриули, помогая Сильвии испечь бисквитный торт, сообщает ей, что забеременела.
— Он был карабинер, — говорит она, — теперь его перевели служить куда-то далеко.
Но Сильвия слишком занята своими проблемами и ограничивается тем, что, не вникая в суть, несколькими торопливыми фразами выражает ей свое женское участие.
«С каких пор я ненавижу своего мужа?» — вот вопрос, который неотступно ее преследует.
…Торжественный день их первого переезда. Конечно, это был не дворец, но теперь у них появилась вторая комнатка — для Акилле и большая стена — вся целиком для книг.
Они потели и надрывались, как грузчики, и это их очень забавляло. Потом пришли близкие друзья отпраздновать новоселье, а также помочь им перенести мебель, достать из ящиков книги, расставить их на грубо сколоченных полках.
Чезаре Маэс швырял, заставляя ловить на лету, книги — Данте, Сократа, — называл их сводниками и лгунами, раскрывал наугад то одну, то другую книжку, вычитывал какую-нибудь фразу и ухмылялся:
— На кой это все надо? Написанные фразы стоят еще меньше, чем произнесенные. В жизни командует тот, кто сильнее, а мы все подчиняемся, разве что у нас книжка в руке.
А потом:
— С Данте и Сократом или без них, все равно через пару лет у вас будет собственная квартира во весь этаж и прислуга.
Оставшись одни, Карло и Сильвия ощущают в душе какое-то смятение. Они смотрят из окна на ночной Рим. Сказочное зрелище. Колизей, Виминал. Вдруг Сильвия непроизвольно спрашивает:
— Карло, ты доволен собой?
Карло отвечает не сразу:
— Я — художник, со всеми достоинствами художника, но, понятное дело, и со всеми недостатками, слабостями…
Сильвия воспользовалась этой атмосферой игры:
— В таком случае скажи мне, каковы же твои недостатки, слабости… А я тебе скажу про свои.
Карло принялся искренне критиковать себя, словно исповедовался, но тем временем начал раздевать ее. Она же как будто этого не замечала, так пристально смотрела ему в глаза. Сперва Карло признал некоторую свою непоследовательность, измену идеалам, но это представлялось пустяком по сравнению с тем, как ужасно ведут себя другие. Он считает, что вся страна изо дня в день разыгрывает комедию: все хотят скорее кем-то казаться, чем быть на самом деле.
— Все лгут, каждый в своей сфере. Все перелагают собственную ответственность на плечи вождя. Не исключено, что это плохо кончится, но мы-то с тобой спасемся. Мы имеем право и должны спастись. Если только мы будем вместе, будем одним целым, дорогая! Свою силу я черпаю из союза с тобой. Когда я выхожу из дома и иду в это волчье логово, смелость придаешь мне ты, и я не боюсь встретиться с этими волками.
И опять Карло своими словами увлек Сильвию, а заодно и самого себя, в который раз уже он окупается в объятия жены и тонет в них.
Умелое и тщательное приготовление бисквита продолжается и чередуется с воспоминаниями, в которых Сильвия все более безжалостна к мужу.
…Официальный прием в роскошной гостиной. Карло и она впервые оказались в столь импозантном кругу: там были всякие знаменитости, даже какой-то кардинал, увитый шелками и всеобщим почтением и казавшийся прямо-таки огромным.
Карло пришел туда, чтобы получить премию. Премии был удостоен сборник его стихов. Газета, где он работал, много о них писала. Теперь Карло представилась возможность, как он мечтал, завоевать читателей. Все его поздравляли. И больше всех Вирджентиии. Тот, кого они видели сквозь стеклянную дверь в то утро, когда были приглашены в редакцию газеты. Могущественный, циничный и к тому же красивый мужчина. Он сразу же, одним взглядом, берет на прицел Сильвию, тем временем объясняя Карло (он явно ему протежирует), что тот должен постараться завоевать симпатию кардинала, ибо кардинал — решающая сила в механизме их газеты. Он намекает, что Мариаии уже староват, а Муссолини предпочитает молодых. Он его представляет кардиналу, и Сильвия как сейчас видит своего Карло, рассыпающегося в поклонах: с каким-то злобным наслаждением она вновь и вновь воскрешает в памяти ту сцену. Карло вовсе не устыдился своего раболепия, и даже не попытался скрыть его от жены, «потому что уже был уверен в моем соучастии». Сильвия вспоминает фразу, записанную тогда в дневник, которому она уже поверяла свои многочисленные секреты.
Однажды ночью Карло неожиданно признался Сильвии, что в нем происходит нечто новое. Он уверовал в бога!
«Все вокруг нас рушится, — сказал он. — Все кругом прогнило до основания. Вчера я написал статью про Муссолини. Панегирик. А ведь я его не уважаю. От некоторых его жестов, слов меня просто тошнит. — И Карло привел ей трескучие цитаты из речей дуче. — Но в руках у него власть. Нелепо думать, что ее можно у него отнять. Созданная им сеть взаимных интересов невероятно широка и прочна на удивление. Мы переживаем трагедию собственного бессилия. Я почувствовал, что сущность этой драмы в том, что диалог с другими людьми уже невозможен. Наш собеседник — там, высоко в небе!»
Сильвии захотелось ему сказать: «А я, наверно, уже утратила веру». Но вместо того она произнесла какую-то банальную фразу, что-то вроде: «Если ты тверд в своей вере, то это очень важное событие в твоей жизни».
И Карло ответил ей объятием, в котором вновь была просьба о соучастии. Оба долго лежали с открытыми глазами, не говоря ни слова.
Как мерзко ей было в торжественной тишине церкви созерцать сосредоточенное лицо мужа, показавшего себя весьма тонким актером: как он крестился, как губы его шептали молитвы! Рядом с ним стоял Вирджентиии, который то и дело кидал на нее быстрые взгляды.
В алтаре — великий кардинал. Шорохи, приглушенное покашливание, мерцание свечей, все как один задерживают дыхание, и по окончании молитвы у толпы вырывается единый вздох. Белая, усеянная кольцами рука прелата, раздающая освященные облатки. Кусочек тела Господня у Карло во рту…
Ее душил стыд, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать.
Несколькими часами позже Карло впервые пригласил Вирджентиии к ним ужинать. И сам помогал ей сервировать стол, укладывал дорогие фрукты в серебряную вазу.
Неожиданно она его спросила в упор:
— Тебе известно, что Вирджентиии за мной ухаживает?
— Все за тобой ухаживают, — пожал плечами Карло.
— А если я в один прекрасный день буду вынуждена дать ему пощечину, ты не рассердишься?
— Можешь сделать это, когда тебе заблагорассудится, если, конечно, он подаст повод. Но я думаю, такой женщине, как ты, достаточно одного взгляда, чтобы осадить любого.
А немного спустя Карло добавил:
— Как только настанут политические перемены, мы одним из первых погоним пинками в зад Вирджентиии, мы заставим его пробежать в одном белье от площади Венеции до Пьяцца дель Пополо. Но пока что необходимо пользоваться их же оружием — врать и притворяться. Поэтому ты должна быть с ним
