— Яви нам сего казака немедля, вишь — князь томится, ожидаючи.-
— Да он полночи вино хлебал, окаянная душа, куды его будить. Он ить и за саблю хватиться может, уж больно своеволен. Да и чего младой княжич от сего вора наслушаться может? Мню — одного непотребства, — отнекивался голова конвоиров.
— Не по чину тебе думы таковые творить, — добродушно пенял ему Ждан. — Не перечь царёву брату, дурья голова. Почто пьёт-то так Адрейка сей, неужто таку обиду ему учинили, что в вине готов утопнуть?-
— Воля ваша, прикажу растолкать, — стрелец шапку сдёрнул, но без излишней почтительности. — А с чего он араку в себя льёт будто оглашенный, мне не ведомо. Можа совесть свою топит, ить ему новгородский митрополит-то отказался грехи отпускать.-
— Чего ж он к владыке-то попёрся? Ниже чином поп ему невместен что ли? — удивился ехавший с нами Бакшеев.
— Люди сказывали, в осаде, де, казаки сидючи мертвечину людскую жрали. Кто ж эдакое окромя митрополита да патриарха отпустит? Да и народу сей кат каянского да свейского умучил — страсть скока. Почитай никто из полоняников до перемирья не дожил. Он их по суставам резал, и варом шпарил, да с башен вниз метал. Воински люди немецкие, таковое видючи, на приступ не единожды бросались. Но завсегда отбивали их казаки с уроном великим. —
— Когда ж замирились-то? — оживился Афанасий.
— Да ко дню Святой Троицы сговорились наши послы с супротивными никаких обид друг дружке не творить, пока царь Фёдор Иванович с новым королём свейским мир не учинят, — ответил стрелецкий голова.
— Какой новый? А старый — круль Иоанн помер что ль? — рязанцу всё было интересно, до Углича новости доходили с изрядным опозданием.
— Баяли — к Рождеству представился. Да воевода его наипервейший Флеминк — тоже Богу душу отдал. Кто на престол сядет нам пока неведомо, одни молвят — государь польский Жигимонт, другие арцикнязь Карла, — служилый был весьма словоохотлив.
Сотник отдал распоряжения и уже через несколько минут во дворе ближайший избы раздались плеск воды и приглушённая брань. Явно подгулявшего атамана приводили в чувство обливанием колодезной водичкой.
Видимо своевольство казака имело свои пределы, и царскому родственнику он супротивничать не решился. Атаман, слегка ковыляя, приблизился к нам от ворот ямского поселения. Остановившись невдалеке от моего коня, Андрей Корела сдёрнул шапку и хрипло произнёс:
— Здрав буде, княже. На что аз тебе надобен?-
Я же в свою очередь довольно бесцеремонно разглядывал знаменитого удальца. Внешность его была крайне примечательной. Совсем небольшого роста, как говорится 'метр с кепкой', крайне щуплый, весом явно менее трёх пудов, с изъеденным оспой лицом, этот человек менее всего напоминал грозного воина. Но стоило чуть присмотреться и чудилось, будто этот неказистый светлоглазый и светловолосый потомок финно-язычного народа, вовсе не людского рода, а затаившийся перед прыжком опасный, хищный зверь. Мне вспомнилась прошлая, иномирная жизнь, и стало интересно, рискнул бы кто из моих прежних приятелей брякнуть этому казаку 'чухонец'. Все эти мысли продолжали крутиться в голове, пока я обращался к глядевшему на нас исподлобья воину:
— И тебе здравствовать, атаман. В хоромы не зовёшь, потчевать не приглашаешь, пошто так не ласков с гостями?-
Такой ответ донца изрядно удивил и, смутившись, что на его белобрысом лице было особо заметно, он стал оправдываться:
— Мои палаты — избёнка чёрная курная, яства — простые корма казацкие, да и сам яз не атаман, так голова ватажки донской вольной. Но коль не побрезгуете, то милости прошу к нам отпотчевать, чего Бог послал.-
Несмотря на приглашение, никто заводить наших лошадей во двор не торопился. Начавшаяся суматоха была явно показной. Наконец, спустя четверть часа нас провели в занимаемую атаманом избу. Видимо время затягивали, чтобы по возможности привести помещение в божеский вид. Но запах в доме показывал, что собутыльников Корелы вытащили оттуда только чуть ли не перед нашим приходом. На стол подавала испуганная баба, еда была по простонародным понятиям крайне обильной. На самой широкой и высокой лавке стояли три горшка, два с мясными кашами, а один с варевом, именуемом в народе 'борщ'. С известным мне по прежней жизни супу это блюдо имело мало общего. Свеклы в него не клали, а варили эту кислую похлёбку из ростков травы-борщевика. Основным украшением пиршества была глиняная латка с кучей жареного мяса. Помимо посуды с едой на столе имелись один мятый кубок, видимо оловянный, старая почерневшая деревянная ложка и кинжал с богато украшенной самоцветами серебряной рукоятью. Что ж, к здешней привычке есть из одной миски и, зачастую, одним столовым прибором на всех я уже давно привык.
За столом со мной были ещё Ждан и Афанасий, немного помявшись, они начали степенный застольный разговор.
— Удачно ли сходили на свеев? — спросил, передавая ложку казаку, рязанец.
— Дал Бог, здорово. Изрядно супостата побили, — ответил Корела. — Токмо в осадном сидении с гладу попухли, от бесхлебицы изциножились все. Да о дожде со снегом Господа кажный день молили, дабы с сухоты не сгинуть.-
При словах донца о голоде Ждан поперхнулся:
— Неужто так кормов алкали, что испоганились? Ить на смертные муки себя обрекли!-
Андрей с досады воткнул кинжал в доску стола:
— Лжу про нас молвят, де, самоядь мы. Было дело- нечистоту в котлах варили, коней всех поели. Но покойников николиже не вкушали. —
— С побитыми немцами-то чего творили? — не отставал Тучков.
— Да в ров кидали, псам на радость, не солили же, — злился от такого допроса атаман.
— Собак-то жрали сих? — болезненное любопытство удельного казначея могло до добра не довести.
— Что ж митрополит Новгородский грехов не отпустил? — я постарался перевести разговор в нейтральное русло. — Вроде, не чрезмерно нагрешил ты с войском своим?-
— Да владыка слушать не стал, велел служкам со двора прочь гнать, будто нехристь какой к нему пришёл, — поделился обидой Корела. — Яз сирым божьим людям милостыню раздал, снял чуток вин перед Господом, но с разрешительной молитвой дело было б благочинней.-
— К митрополиту Казанскому Гермогену тебе, Андрейка, надобно, — снова вступил в разговор Бакшеев. — Он ить из казаков, понимает нужду воинскую, снимет с души твоей груз тяжкий. Да и ты не скупись, жертвуй ему на богоугодные дела.-
Атаман пробубнил слова благодарности и все опять заработали челюстями.
Потом Бакшеев с хитрецой посмотрел на казака и поинтересовался:
— Яз слыхал, будто Олав-крепость посреди озера стоит. Как же вы среди воды сидючи, жаждой-то маялись?-
— Близок локоток, да не укусишь, — буркнул Андрей. — Внутри-то стен колодезя нет, а к озерцу токмо с дракой пробиться мочно. Свеи-то плотов бревенчатых наладили, да с них вогненной стрельбой по водоношам били. А как зима пришла, так совсем тяжко стало. Пока прорубь ладишь — каянцы конные наскочат. Сперва по ночам за водой лазили, а как нас рогатками от воды отгородили, да караулить стали, так тока с боем ватажками малыми ходили.-
— Видать хранил вас Господь, не дал немцам одолеть ни в засадах, ни в приступах, — наставительно высказался Тучков.
— На Бога надежду имей, а сам не плошай, — таким же поучительным тоном ответил Корела. — Яз
