— О да! — презрительно возразила миссис Конрой. — По твоей записке видно, как мирно ты настроен!
— У меня не было иного способа заставить тебя прийти. У меня новости, Жюли, важные новости, быть может, спасительные; я приехал от женщины, которая владеет дарственной на землю. Выслушай меня, ты должна меня выслушать. Удели мне одну минуту, Жюли, и я уйду.
Миссис Конрой прислонилась к дереву.
— Говори, — сказала она ледяным голосом, не глядя на него.
— Значит, ты согласна меня выслушать, — сказал Виктор, торжествуя. — Когда ты узнаешь, в чем дело, ты поймешь, как это важно. Итак, прежде всего я должен сообщить, что адвокат, который ведет дело этой женщины, — тот самый человек, который покинул когда-то в горах Грейс Конрой; его звали тогда Филип Эшли, теперь его имя Пуанзет.
— Как ты сказал? — спросила миссис Конрой, внезапно делая шаг к Рамиресу и устремляя на него жестокий взгляд.
— Артур Пуанзет, в прошлом военный, офицер. Ты не веришь мне? Клянусь, это правда.
— Какое мне дело, правда это или нет, — сказала она презрительно, снова отступая к дереву. — Продолжай… Или это все?..
— Нет, не все. Но то, что я сказал, очень важно. Подумай! Он помолвлен с богатой вдовой с юга. О его прошлом никто не знает. Теперь ты понимаешь, к чему я веду? Он не посмеет искать настоящую Грейс Конрой. Он не посмеет отстаивать в суде дело своей клиентки. Он будет бездействовать.
— Это все, что ты хотел сказать?
— Все. Нет, еще не все. Есть вторая новость, но здесь я не решаюсь говорить о ней, — ответил он, боязливо вглядываясь в сгущающуюся лесную тьму.
— Тогда оставь свою новость при себе, — холодно возразила миссис Конрой. — Это наша последняя встреча.
— Жюли!
— Ты кончил? — спросила она, не меняя тона.
Было ли притворным ее равнодушие или нет, но оно возымело свое действие. Еще раз торопливо оглядевшись, Рамирес обиженно сказал:
— Хорошо, подойди поближе, и я скажу. Что, не веришь мне? Ну как хочешь.
Увидев, однако, что она не трогается с места, он шагнул к дереву и прошептал:
— Наклони голову, я скажу тебе на ухо.
Увернувшись от его протянутой руки, миссис Конрой наклонила голову. Он шепнул ей несколько слов настолько тихо, что никто не разобрал бы сказанного даже в шаге от них.
— Ты сказал об этом и Гэбриелю? — спросила она, глядя на собеседника в упор все с тем же надменным выражением лица.
— Нет! Клянусь тебе, Жюли! Я не сказал бы ему ничего, ни единого слова, но я был вне себя, в безумии. А он ведь зверь, медведь. Он стиснул меня так, что я еле дышал. Я не мог шевельнуться. Он вынудил меня признаться. Вынудил силой… О, пресвятая матерь божья!
По счастью для Виктора, он не мог в темноте разглядеть, каким презрением блеснули глаза женщины, когда он сам сообщил ей о том, что он слаб, а муж ее силен.
Она ограничилась тем, что спросила:
— Теперь ты сказал все?
— Все. Клянусь тебе, Жюли, это все.
— Так вот, послушай, что я скажу тебе, Виктор Рамирес, — промолвила она, сделав шаг вперед и ступив на дорожку, где он стоял, так что он мог ясно видеть ее белое, словно застывшее лицо. — Не знаю точно, с какими планами ты приехал сюда, но поездка твоя увенчалась успехом. Ты выполнил все, что хотел, даже с лихвой. Человек, которому ты задумал влить в душу яд, чтобы отвратить его от меня, этот человек ушел от меня, бросил меня, уехал прочь. Он не любил меня никогда. То, что ты рассказал ему обо мне, было для него даром судьбы; теперь он мог со спокойной совестью оскорбить меня, бросить меня; а ему этого давно хотелось.
Даже во тьме ей было видно, как сверкнул зубами самодовольно осклабившийся Рамирес. Она услышала совсем близко его хриплое прерывистое дыхание, почувствовала, как он тянется к ней. Он уже совсем приготовился схватить ее руку, чтобы прижать, к губам, осыпать поцелуями, но она угадала его намерение и, не отступая ни на шаг, быстрым движением спрятала руки за спиной.
— Я вижу — ты торжествуешь. Ты сделал свое дело, сказал все, что хотел. Теперь моя очередь. Уж не думаешь ли ты, что я пришла сюда сказать тебе спасибо? Нет! Я пришла сказать, что, хотя мой муж оскорбил меня, прогнал, отшвырнул ногой, я — униженная, брошенная им, — люблю его одного. Люблю так, как не любила еще никогда в жизни, как не полюблю уже никого, так же сильно, как ненавижу тебя. Я люблю его и пойду за ним на край света, а если надо будет, поползу на коленях. Его ненависть дороже мне, чем твоя любовь, слышишь, Виктор Рамирес? Я пришла, чтобы сказать тебе это. И не только это. Тайну, которую ты мне сейчас сообщил, — все равно, солгал ты или нет, — я передам ему. Я помогу ему отыскать его сестру. Я заставлю его полюбить меня, чего бы мне это ни стоило, даже если придется заплатить за то жизнью. Слышишь, Виктор Рамирес, жалкий трус, испанский выродок, ублюдок, полукровка? Скрежещи во тьме зубами, сколько угодно; я уже знаю тебя, ты, верно, так же скрежетал зубами, когда Гэбриель ухватил тебя за шиворот. Представляю, как ты был хорош в эту минуту, Виктор! Да и чего от тебя ждать? Секретарь
С безумным нечеловеческим воплем, исторгнутым яростью и смертельной обидой, он замахнулся на нее ножом. И тут она увидела, как из темноты протянулась чья-то рука и упала на плечо Рамиресу, как он с проклятием обернулся и забился отчаянно в руках Деварджеса. Не дожидаясь исхода схватки, даже не поблагодарив своего спасителя, она пустилась бежать что было мочи.
Она бежала до самого дома, думая все время об одном. Набросав карандашом несколько строк, она позвала слугу-китайца.
— Вот записка, А Фе, для мистера Конроя. Ты найдешь его у юриста Максуэлла, а если не застанешь, спросишь, где он. Ты должен разыскать его во что бы то ни стало. Если он ушел из Лощины, пойдешь за ним следом. — Она вручила ему золотую монету. — Разыщи его в течение часа, и я дам тебе еще золотой. Беги скорее!
Познания А Фе в английском языке были невелики, но в данном случае он понял речь своей хозяйки без помощи переводчика. Он кивнул, сказал: «Моя понимай, моя бегай быстло», — каким-то волшебством заставил и записку, и золотую монету прыгнуть прямо к себе в рукав и проворно пустился в путь. А Фе был не таков, чтобы отвлекаться по пустякам от порученного ему дела. Когда, сбегая вниз по холму Конроя, он услышал шум в кустарнике и крики о помощи, он лишь пробурчал про себя: «Ходи к чертям, моя не дурак», — и сосредоточенно зарысил своим путем. Через полчаса он был в конторе у адвоката Максуэлла. Гэбриель ушел час тому назад, никто не знал куда. Подумав несколько секунд, А Фе помчался к подножию холма, где артель его соотечественников рыла канаву. Подойдя, А Фе, на высочайшей ноте и в форме, приближавшейся к речитативу, испустил одно за другим множество восклицаний, смысл и содержание которых остались навсегда тайной для работавших неподалеку старателей-американцев. Но на китайцев речь А Фе произвела магическое действие. Изумленные старатели не успели даже оглянуться, как китайская артель бросилась врассыпную; через минуту все они, включая А Фе, шагали каждый по избранной для себя дороге или тропинке, соединявшей Гнилую Лощину с внешним миром.
По счастью, А Фе сделал правильный выбор. Не прошло получаса, как он увидел того, кого искал: Гэбриель сидел на большом валуне, неподалеку от дороги и курил трубку. Дорожная сума, кирка и лопата лежали у его ног. А Фе не стал терять времени на пояснения и переговоры. Он вручил своему хозяину записку и пустился в обратный путь. Еще через полчаса вся китайская артель молча рыла канаву, как будто ничего за это время не про изошло.
Гэбриель отложил трубку, после чего с минуту с нерешительным видом держал записку между большим
