накладывалось на любопытство. Я решила их не томить и сказала Фролу Прокофьевичу:
— Минуточку, только улажу свои дела.
— Это звонит моя подруга Маруся, — прикрыв трубку рукой, сообщила я тут же приунывшим бедняжкам. — Тома её знает.
У Тамарки мгновенно перекосилась физиономия, словно она хлебнула уксуса.
— Маруся потешается над тем, как я называю Фрола Прокофьевича, — продолжила пояснения я. — Когда я говорю «Фрысик», она падает со смеху, но вдруг прикол этот забыла и позвонила мне, чтобы освежить его в памяти. Вот я и сообщила ей, что зову покойника Фрысиком.
— Ты что, уже Маруське все разболтала? — вызверилась Тамарка.
— Нет, — успокоила её я, — про труп Маруся пока не знает. Мы потешаемся только с ваших кличек. Марусю больше всего смешат две: Фрока и Фрысик. Остальные ни то ни се.
Мне показалось, что объяснений достаточно и можно вернуться к покойному.
— Ах, Марусечка, как хорошо, что ты позвонила, — запела я в трубку. — Дело в том, что и сама уже собиралась тебя разыскивать, потому что обо всем уже догадалась — однако, ты хитрунья.
Между тем восставший из мёртвых Фрол Прокофьевич пришёл в недоумение.
— Какая Марусечка? — паникуя, закричал он. — Какая хитрунья? Соня! Софья! Это я! Я! Соболев! Вы меня не узнали?
— Узнала, конечно узнала, — пропела я. — Ещё как узнала! Буквально со всех сторон. Но ты же сама просила не ставить мою жизнь под угрозу, про остальные уже и не говорю.
— Сонечка, вы стеснены? — наконец-таки сообразил он. — Вы не одна? А-аа! — боюсь, ему сделалось дурно. — А-аа! С вами мои жены?!
— Ну конечно, — подтвердила я. — Практически все. Все здесь.
Фрол Прокофьевич испугался.
— Понял, — закричал он. — Понял. Отключаюсь. Сонечка, я перезвоню, скажите когда.
Официант уже вносил в зал поднос, клубящийся ароматами.
«Не бросать же все на самом интересном месте,» — подумала я и сказала:
— Марусенька, перезвони мне через три часа.
Фрол Прокофьевич, похоже, был охвачен нетерпением, потому что он ужаснулся и воскликнул:
— Как — через три часа?! Сонечка, а нельзя ли раньше?
Я расстроилась.
— О, господи, можно и раньше, — нехотя ответила я. — Через два часа и сорок пять минут.
— Раньше, раньше, — канючил Фрол Прокофьевич, и я сдалась:
— Хорошо, через два с половиной часа.
— Через два, — радостно воскликнул он. — Я позвоню через два часа. Только умоляю, никому не говорите о нашем разговоре. Никому!
— Что я, сумасшедшая, — успокоила я его и отправила мобильный в карман.
Жены приуныли.
Мне непонятна была их грусть, потому что официант не терял даром времени, и на столе уже стояло много чего, повышающего настроение.
— Ну что, приступим? — с присущим мне оптимизмом потирая руки, воскликнула я. — Сами слышали, времени у меня в обрез.
Жены не отреагировали. У каждой в глазах поселилась тоска. Странные бабы, как можно тосковать, когда на столе стоит жареный поросёнок?
— Девочки, а у меня сердце ёкнуло, — первой призналась Татьяна. — Столько лет мечтала увидеть его в гробу, а тут взяло и ёкнуло — вдруг жив, вдруг нам все это приснилось.
— Да-а, девчонки, — поддержала её Полина. — Я сама от себя не ожидала, но вдруг навалилась такая хандра. Так захотелось чтобы жив был мой Фросик. Та-ак захотелось!
— И я, бабоньки, как услышала «Фрысик», так и подумала: «А вдруг он жив! Мой Фролушка!» — рыдающе сообщила Изабелла.
— Да как это возможно? — кусая губу и пуская слезу, рассердилась Тамарка. — Он что вам, как тот самый негр — встал и пошёл? — и она почему-то кивнула на дверь в зал ресторана.
Я глазам своим не поверила. Это что же такое? Тут поросёнка принесли, а они нашли о чем убиваться.
— Вы же все его ненавидите, — напомнила я. — Он сволочь! Он всем вам жизнь поломал!
Жены облили меня кипятком своего гнева, они возмутились самым мощным возмущением и в один голос завопили:
— Да молчи ты!
— Что ты понимаешь?
— Ты нам завидуешь!
И что вы думаете? Больше всех лютовала моя Тамарка. Просто удивительно. Вот яркий пример женского непостоянства. Боже, сколько в этой Тамарке возмущения! И это после того проникновенного рассказа о жестокости Фрысика, рассказа, от которого зарыдали бы и скалы.
— Ладно вам, девочки, пора бы делом заняться, — сказала я, хватая в руки вилку и нож и жадно устремляясь к жареному поросёнку.
— Ты не жрать сюда пришла, — отрезала Тамарка, решительно отодвигая от меня поросёнка.
— А для чего же? — изумилась я.
— Для важного разговора.
— Важно разговаривать можно и дома, а в ресторан ходят, чтобы вкусно пожрать, — сказала я, поросёнка придвигая.
— Нет, — стояла на своём Тамарка, вырывая поросёнка из моих рук.
— Да! — возмущённо тащила его к себе я.
— Убери лапы! — кричала Тамарка, но я, не слушая её, вцепилась в поросёнка и уже исхитрилась воткнуть в него вилку и даже начала пилить его ножом…
— Ах, так! — возмутилась Тамарка и совершила святотатство: она швырнула поросёнка на пол прямо с подносом.
Я с болью в сердце проследила как проехал он, несчастный, по каменному полу и врезался в дверь.
— Сумасшедшая, — только и смогла выдохнуть я.
А Татьяна закричала:
— Девочки, вы ещё и не пили, а уже буяните. Давайте хоть помянем нашего Фроку.
— Никаких — помянем, — воспротивилась Тамарка. — И не притронетесь к еде, пока дело не сделаем.
И тут раздался страшный вой. Так выть могла только Полина.
— Не-ет, не-ет, — выла она. — Я этого не переживу-уу! Я не переживу его смерти-иии!
Все испуганно уставились на эту дурочку. Все, кроме меня.
Я единственная смотрела на неё с удивлением, думая: «Горе её явно запоздалое. Фрысик уже больше недели как погиб. Он уже и воскреснуть успел, а Полина, наконец, спохватилась.»
Однако спохватились и другие жены. Они присоединились к Полине и дружно завыли, каждая о своём, попутно наделяя Фрысика качествами совершенно сверхъестественными.
«Жаль, что у меня нет с собой магнитофона,» — подумала я, нервно поглядывая на сиротливо лежащего под дверью поросёнка.
— Вы же его ненавидели? — вынуждена была снова напомнить им я. — Танька, ты-то что ревёшь? Он тебя бросил ради какой-то Полинки. Посмотри на неё. Он же извращенец.
Я добилась ошеломительного эффекта. Татьяна вмиг осушила глаза, в которых уже была только ненависть, и закричала:
— Да будь проклят он, козёл! Разве только Полька? — и она выразительно посмотрела на Изабеллу. — Душу свою козлу отдала, а он её, мою душу, взял и бросил под ноги этой, — и Татьяна произнесла абсолютно нецензурное слово.
Просто жуть! Решив на этом не останавливаться, она добавила к нему ещё пару крепких фраз. И понеслось. Дальше было очень интересно, но совершенно непередаваемо. Сплошная нецензурщина.
