— Ничего не понимаю, — сказала она. — В первый раз вижу такое.
— Он приходил в себя?
— Ещё нет.
— Что у него с волосами?
— Выпали. Матрос, что вёл меня сюда, сказал, что когда этот бедняга поднимался на борт, они были в полном порядке, а затем раз и всё.
— Слушай, не хочу, лезть не в свое дело, но может быть у парня лучевая болезнь?
— Ты думаешь? — Марта задумчиво посмотрела на меня, потом возбуждённо кивнула. — Верно, как же я сразу не догадалась. Но если действительно так, то мы ему ничем не поможем.
— Приведи его в себя, пусть сам расскажет.
— Хорошо, — она вновь воздела руки над безжизненным телом и медленно произнесла несколько фраз. Молнии, упав с её пальцев, коснулись груди и лба человека. Секунд десять, ничего не происходило, затем больной дёрнулся и закашлял. Марта быстро укрыла его одеялом и полезла в свою сумку.
— Дай, пожалуйста, стакан со стола, и посмотри, что налито в бутылку.
Я снял со стола пузатую бутылку тёмного стекла, вытянул пробку и понюхал.
— Похоже на коньяк.
— Отлично, набулькай полстакана.
— Что, не потерпеть до ужина, милая? Пить коньяк на пустой желудок, дело опасное.
— Очень смешно, — фыркнула Марта, принимая у меня из рук стакан.
Она плеснула в него несколько капель синей жидкости из бутылочки вытащенной из сумки, помешала, понюхала, удовлетворенно кивнула, затем поднесла к губам пробуждающегося человека.
— Пейте, это лекарство.
Больной раскрыл мутные глаза, секунду смотрел на нас, потом сделал несколько глотков. Он пил коньяк не морщась, словно то была обычная вода.
— Спасибо. Именно этого мне не хватало… — его голос был, тих, каждое слово давалось с большим трудом. — Вы врачи?
— Да. Мы вам поможем.
— Вздор. От этого нет спасения. Я знаю… Последняя стадия… Сам виноват, схлопотал слишком большую дозу…
— Вы учёный?
— Я?.. Да, учёный. Профессор Джон Оппенштадт, к вашим услугам… Когда?..
— Простите?
— Когда мы будем в Трилане?
— Капитан говорит, что через двое суток.
— Плохо, не успею… Сдохну раньше.
— Вы работали с радиоактивными веществами, профессор? — спросил я.
— Верно, как вы… впрочем, не важно. Да, работал… а они успели раньше. Не мы, а они, понимаете? Дураки, я ведь предупреждал… И Тори, им об этом говорил, и Грант… Только кто нас слушал? Нас ведь никто не слушал. А мы были так близки…
— Вы работали в Салазарском Технологическом Институте?
— Да, работал.
— А фамилия Рингер, вам ничего не говорит?
Профессор, на несколько мгновений, прикрыл глаза, а когда вновь открыл, то в них горела такая жгучая ненависть, что мне стало не по себе.
— Рингер! — не сказал, выплюнул он. — Рингер! Фигляр и шарлатан! Именно по его вине… — бедняга закашлялся и замолчал. Мы переглянулись, и Марта стёрла марлевой салфеткой кровь с его губ.
— Он появился в институте сразу после начала войны… Сам министр пропаганды, Кристиан Андерс его привёз. Ему выделили лучшие лаборатории и лучших людей… Забрали у нас, понимаете? Мы протестовали. Протестовали… Говорили, что уже близки к цели, что осталось совсем немного, что так нельзя… А нам сказали — можно. Что если мы не прекратим ныть, то нас всех отправят на фронт, защищать родину… И в результате лантийцы успели первыми. Понимаете — первыми. Если бы не Рингер, то сейчас не они, а мы праздновали бы победу. Слепые ублюдки…
— Вы разрабатывали оружие, основанное на принципе ядерного распада?
— Верно… Не знаю кто вы такие и откуда известно… Да, чёрт с ним! Мы делали бомбу. Нет, не так — Бомбу. Мать всех бомб. Но все ресурсы отдали этому шарлатану, мы опоздали. Лантийцы сбросили свою игрушку раньше.
— Куда?
— На завод в Тарренмилде, он был построен в горах, под скалами, понимаете? Всё производство в пещерах, обычными бомбами не достать. Вот они и применили… необычную. Сразу после взрыва, я отправился туда, на место, собирать образцы, пришлось почти всё делать самому… слишком долго проторчал в эпицентре… схлопотал дозу…
— Мы вам поможем… — сказала Марта.
— Бросьте, — поморщился Оппенштадт. — Можно подумать я не знаю… Подопытные, умирали и от меньшего…
— Подопытные животные?
— Что вы, как можно… На животных ставить опыты нельзя, они страдают… бедняжки. Гений лично запретил их мучить, он ведь так любил зверюшек… — в хриплом голосе умирающего прозвучали нотки сарказма. — Потому мы ставили опыты на бастардах. Их не жалко…
Марта сжала губы. Я быстро взял её за руку.
— Вы можете сказать, чем занимался Рингер?
— Не знаю… Секретность была такая, что… Да и не интересно это было мне, понимаете? Я делал собственное дело, и отвлекаться на всяких проходимцев…
— Но хоть в общих чертах.
— Дался вам этот… Говорю же, что не знаю. Болтали всякую чушь, но нельзя же верить глупым сплетням…
— Меня устроят и сплетни, профессор.
Оппенштадт тяжело вздохнул, похоже, ему надоела моя настойчивость.
— Говорили… говорили, что он строит врата в преисподнюю. Представляете, какой бред, даже стыдно повторять за идиотами. Дескать, для победы в войне, нам обязательно понадобиться помощь демонов ада, смешно, да?.. Когда я уезжал на место взрыва бомбы, то слышал, что он собирается эвакуироваться, куда-то в горы Салазарского хребта, военные выделили один из своих бункеров… Больше ничего о нем не знаю…
— А где может находиться этот бункер?
— Без понятия.
Он снова закашлялся и кашлял так долго, что казалось, этому не будет конца, затем с неожиданной силой схватил меня за руку.
— Прошу, выполните просьбу…
— Да конечно…
— Как только я умру… похороните в море. Не надо везти мою тушку дальше… Ханна, жена, сентиментальная дура. Боюсь, она захочет оставить дома пепел после кремации. Не хочу, чтобы мои радиоактивные останки медленно убивали её и детей… Пусть уж лучше дохнут рыбы.
— Хорошо. Что-нибудь ещё?
— Мои бумаги, там, в брезентовой сумке…
— Их нужно передать? Кому?
— Не надо… Утопите вместе со мной. На них кровь, понимаете… кровь… Там, в аду мне воздастся… За всё воздастся…
Он вцепился пальцами в горло, словно пытаясь расстегнуть пуговицу несуществующего воротника.
— Душно… очень душно… Всё зря, мы опоздали… всё зря… — его голос перешёл в неразборчивый
