Когда он выпрямился и взглянул на Хэнратти, тот уже был на ногах. Бывший заключенный вцепился в рукав майора и начал было плаксиво что-то говорить – Харгит прервал его почти ласково:
– Ты хочешь, чтобы я сломал тебе руку?
Хэнратти поспешно отступил. Майор говорил очень спокойно, но в нем чувствовалась звериная жестокость и непоколебимая уверенность в том, что цель оправдывает средства, и не приходилось сомневаться, что сломать руку – ему раз плюнуть.
Уолкер покрылся испариной, несмотря на холодный воздух. Он старался держаться в стороне, не желая привлекать к себе внимание, ибо никому из них не доверял. И меньше всего – майору. Потому что майор больше в нем особенно не нуждался, разве что в качестве вьючного животного, чтобы нести деньги. Его подрядили, чтобы вести самолет, а самолета больше не было. К счастью, все прочие были пока слишком злы на Хэнратти, чтобы думать о Ките Уолкере, но когда они малость поостынут, то вполне могут начать сомневаться в его полезности.
И вовсе не из-за жадности – по крайней мере, майора в этом нельзя было упрекнуть. Харгит не стал бы убивать Уолкера из-за его доли в деньгах или вести двойную игру ради корысти. Другое дело, что трое могли двигаться куда быстрее, чем пятеро, особенно если эти трое бывшие 'зеленые береты', привыкшие к долгим марш-броскам по дикой местности, будь то днем или ночью и в любую погоду. Уолкер в эту группу никак не вписывался.
Единственное, что его утешало, – что он был для них куда меньшей обузой, нежели Хэнратти: тому стукнуло уже пятьдесят, он потерял форму, был нытиком, а главное – подложил им всем большую свинью тем, что застрелил этого злосчастного охранника.
Хэнратти ничуть не печалило последнее обстоятельство. Ему, рецидивисту, нечего было терять после трех сроков. За вооруженное ограбление с убийством или без убийства Хэнратти все равно грозила вышка, в лучшем случае – 'пожизненное', не подлежащее никакой амнистии. Поэтому для него убийство охранника ничего не меняло. Но для остальных разница имелась, причем большая, и если порой Хэнратти вел себя так, словно наглотался пилюль для дури, однако не был идиотом до такой степени, чтобы не осознавать, какие чувства питают к нему все прочие. Бараклоу уже много раз выказывал это весьма явственно. И то, что Хэнратти доводился свояком Эдди Барту, ничуть не растапливало ледок между ним и остальными, и даже самим Бартом.
Теперь Хэнратти стоял с мешком на плечах; пальцы свободной руки сомкнулись на рукоятке большого револьвера, заткнутого за пояс. Он не снимал руку с оружия с тех пор, как они покинули самолет. Может, это придавало ему уверенности? Уолкер знал, что для остальных револьвер Хэнратти не представлял никакой угрозы: майор мог бы отнять его у Хэнратти, не моргнув глазом, в любой момент. Зато Уолкер нервничал, видя, как тот постоянно хватается за оружие. Хэнратти уже показал, как по-дурацки он может спустить курок, – у него словно зуд был в указательном пальце.
– Пошли! – тихо предложил Бараклоу, и все двинулись дальше.
Они залегли цепью на 'наблюдательной позиции', что в переводе с военной терминологии майора значило: на гребне холма – не на самом верху, а чуть ниже, чтобы не вырисовываться на фоне неба. Далее перебирались ползком. Подобное упражнение было предпринято не ради обучения 'основам походной жизни' не нюхавшего пороху Хэнратти – майор самым дотошным образом изучил карты, и, по его словам, ранчо располагалось сразу за холмом. Так оно и оказалось. С противоположного склона они могли видеть отсвет огней над вершиной. Сейчас Уолкер добрался до верха и увидел само ранчо.
Грунтовая дорога подходила к нему с востока и заканчивалась во дворе. Свет горел лишь в одном здании, остальные постройки – где-то с полдюжины – были погружены во тьму. Позади главного дома росла рощица. Вдоль дороги стояли столбы: электрические или телефонные, либо те и другие. Доносился слабый гул мотора – возможно, работал водяной насос. Свет из окон достаточно освещал двор, чтобы можно было различить и другие здания: несколько темных бунгало – возможно, для размещения туристов, и хозяйственные постройки: конюшню, навес, кузницу, гараж на три машины. В одном из нижних окон на стекло падал голубоватый отсвет – возможно, телевизор?
Кто-то дотронулся до его лодыжки. Уолкер вздрогнул.
Это оказался Бараклоу. Остальные уже спустились с верхушки холма. Уолкер прополз вниз по склону и сел.
Они пристроились в небольшой выемке, и майор говорил приглушенным голосом:
– Им известно, что мы где-то в этом районе, а раз так, можно предположить, что копы устроили здесь засаду. Поэтому мы пойдем туда и сами позаботимся о копах. Без шума. Сержант Барт останется здесь с деньгами. Хэнратти, ты со мной – и если окажешься от меня дальше чем на шесть футов, я тебя придушу, и не вздумай пикнуть! Уолкер, не отставать от Бараклоу!
Было ясно, что майор все обдумал и постарался предотвратить возможные случайности. Он не доверял Хэнратти и не до конца верил Уолкеру: вот почему он не стал оставлять их с деньгами, держа их обоих на глазах. Барту можно было доверить деньги – и больше никому, разве что Бараклоу, но Бараклоу мог понадобиться, если внизу возникнут неприятности.
Майор обратился к Бараклоу:
– Ты спустишься вниз первым и проверишь гараж. Я пройду через конюшню и встречу тебя у заднего крыльца – в темном углу на северо-восточной стороне. Затем займемся окнами.
У них, видимо, довольно было практики в деревнях Вьетнама. У Уолкера – никакой: он был пилот и едва различал сверху земли, искаженные войной.
Бараклоу тронул его за руку:
– Пошевеливайся!
Эта ночь казалась чертовски долгой, но когда Уолкер взглянул на светящийся циферблат часов, то увидел, что всего лишь десять минут одиннадцатого. Они шли, кажется, с половины четвертого. Или с без пятнадцати четыре? Уолкер не был слабаком, но сейчас он натер себе мозоль на левой пятке и чувствовал, что совсем обезножел и вымотан вконец; спина гудела от шестидесятифунтового груза – денежных купюр и прочей всячины, правая лопатка ныла, а пальцы сводило судорогой от постоянного поддергивая лямок вещмешка. Майор задал суровый темп. Уолкер представлял, как должен чувствовать себя Хэнратти – немолодой, больной и слабый.
Бараклоу был собранным и бодрым. Для него, как и для майора, это, наверное, просто прогулка. Уолкер шел вплотную за Бараклоу; они сделали здоровый крюк, обогнув край холма, и спустились по узкой долине к ранчо, держась так, что рощица загораживала от них здание.
Там, где деревья кончались, Бараклоу остановился и достал из-за пояса автоматический пистолет. Уолкер почувствовал, как ему суют оружие в руку.
– Ты умеешь обращаться с таким?
– Да.
Это был армейский девятимиллиметровый 'смит-и-вессон'. 'Зеленые береты' предпочитали их большим сорок пятым. Уолкер пользовался таким только пару-тройку раз на зачетных стрельбах, проводившихся каждые полгода, но всегда брал 'смит-и-вессон' с собой, когда летал в Индокитае.
– Это на крайний случай.
– А как же ты?
– Мне он не нужен, – ответил Бараклоу, – так что давай бери.
Ну, это было уже кое-что. По крайней мере, Бараклоу ему доверяет, раз отдал свой пистолет, оставшись безоружным.
Глупая мысль. Если здесь в засаде копы, а он попытается стрелять в Бараклоу, далеко ему не уйти. Бараклоу, наверное, и рассчитывал на это.
Пробираясь за Бараклоу через деревья, бесшумно, как только мог, Уолкер невольно подумал: уж не начинается ли у него паранойя? Может, все это ему только кажется? Может, эти люди лучше, чем он о них думает? Они ведь не обычные воры. Уолкер ухватился за последнюю мысль. Майор, правда, злился на Уолкера во время полета, но это же не его вина, что воздушные вихри сорвали пробку топливного бака. Майор не мог этого не видеть. В действительности они обязаны ему жизнью: он все же сумел посадить самолет в такой ситуации, когда девять из десяти пилотов просто бы угробили пассажиров и себя.
