– Пойдемте, пора идти, – он взял меня за другую руку, – пойдемте, мисс Эмма.
Он шел в середине между нами, и когда мы проходили через толпу, люди расступались, давая нам дорогу. На Коллинз-стрит собралось много народу, ведь зарево от пожара было видно в радиусе нескольких миль и к тому же все это время не унимались пожарные колокола. Когда распространился слух, что горит магазин Лангли, некоторые граждане надели цилиндры и отправились в экипажах на пожар, как если бы они ехали на похороны знатного человека. Они официально пожимали руку Джону Лангли и кланялись Розе. Когда мы шли через толпу, все головы были обнажены, ведь тогда все уже знали о Томе, Кейт и Дэн все время стояли сзади нас. Эти долгие часы они провели рядом с Розой, не обменявшись ни словом с Джоном Лангли и умудряясь смотреть будто сквозь него. Слух дошел и до Ларри в Сент-Кильде. Он сразу же приехал и вступил в добровольную пожарную команду. Экипаж Лангли, который выслала Элизабет, чтобы доставить на нем домой отца и Розу, ждал у самого края толпы. Джон Лангли помог Розе взобраться.
Кейт тронула меня за руку.
– Эмми, пойдешь с нами в гостиницу? Услышав ее слова, Джон Лангли обернулся. Перед тем как обратиться к Кейт, он поправил на голове шляпу.
– Благодарю вас, мадам. Но мисс Эмма является членом моей семьи и поэтому ее место в моем доме.
Так я переехала жить в дом Лангли прямо босиком и в ночной рубашке.
Глава пятая
Адам вернулся на следующий день после пожара и попал прямо на похороны Тома.
Когда до меня дошло известие о том, что «Эмма Лангли» причалила в бухте Хобсона, я отправилась вовсе не туда, а на Лангли-Лейн. Интуиция не подвела меня – Адам был уже там и стоял посреди захламленного двора, глядя, как люди разбирают мусор после пожара. Не веря своим глазам, он смотрел на то место, где еще недавно был наш дом, на черную обугленную стену магазина Лангли, возвышающуюся рядом. Несмотря на все старания Адама, домик наш все равно оставался шатким – в нем не было ни крепких опор, ни широких балок, таких, какие составляли основу здания конюшни. Поэтому он сгорел почти дотла. То, что от него осталось, казалось мне жалкой кучкой пепла, которая будет развеяна первым же сильным ветром.
Я подняла черную вуаль, спускавшуюся с полей моей шляпы.
– Все кончено, Адам, – сказала я, – нам не удалось ничего спасти.
Вместо ответа он наклонился и поднял с земли обугленный кусок дерева.
– Посмотри сюда, – сказал он, – посмотри вот на это – я даже не могу теперь сказать, что это было. Может, что-то из того, что я сделал сам. Может быть, полка, или обломок стула, или половица. Как ты думаешь, что это?
Он держал передо мной бесформенный кусок древесины.
– Не знаю, – ответила я.
Для меня в этих обуглившихся вещах таилась горькая потеря всего, что связывало нас с Адамом. Здесь было то, что он с гордостью делал своими руками и даже, как мне казалось иногда, с любовью. Этот дом был нашей надеждой и опорой, нашей пристанью, где нереальное становилось осязаемым и земным все эти долгие годы. Теперь все было кончено, и ничего взамен я не ждала.
Он бросил доску в кучу обугленного мусора.
– Ну что ж, конец так конец.
Взяв меня за руку, он повернулся, собираясь идти. Я опустила на лицо вуаль.
– Мы идем в дом Лангли, – сказала я. – Джон Лангли ждет нас.
– Жить в доме Лангли? – Он уронил мою руку.
– Да, я там уже со вчерашнего дня.
Я заметила, как сразу напряглось его лицо, а во взгляде появилось то самое непробиваемое выражение, от которого я готова была сойти с ума. Сейчас по его глазам невозможно было прочесть ничего, хотя внутри него могла происходить целая буря.
– Давай не пойдем туда, – сказал он, – лучше найдем какой-нибудь отель.
– Отель? Но мы нужны там! Меня ждут дети!
Он пожал плечами.
– Ну, если так, пошли.
И я вдруг поняла, какую совершила ошибку.
Процессия была длинная, больше мили: так и должны были, наверное, выглядеть похороны члена семьи Лангли. Катафалк везла шестерка черных лошадей с султанами, что само по себе было редкостью в колонии. Уж не знаю, где Джон Лангли достал этих лошадей, но они там были – прекрасные, с атласными боками, блестящими под ярким солнцем, и такие же черные, как венок на дверях дома Лангли. Джон Лангли, Роза и Элизабет ехали в экипаже, следующем за катафалком. Мы с Адамом следовали за ними; тот факт, что мы тоже носили фамилию Лангли, имел теперь особое значение.
После похорон, согласно обычаю, в дом потянулись гости, чтобы отдать дань ритуалу пяти соболезнований. В гостиной были опущены шторы, и там мы выслушивали негромкие скорбные слова тех, кто приходил почтить память Тома. Кажется, у нас перебывало пол-Мельбурна – кто-то говорил все от чистого сердца, а кто-то явился просто из любопытства. Но Джон Лангли зорко следил, чтобы были соблюдены все формальности. Ни один венок, ни одно скорбное письмо не осталось без внимания, а ведь они приходили со всех концов страны, из всех колоний, из Нового Южного Уэльса, с Земли Ван-Дьемена, из Южной Австралии и даже из колонии Суонривер. И на каждое письмо полагался ответ, каждому гостю был оказан прием.
Один раз, когда все сидели за столом в столовой и снова раздался стук в парадную дверь, я увидела, что Роза в изнеможении закрыла глаза ладонью. После этого прозвучал ее протестующий голос:
