езжу по поручениям Питера Лейлора, но ведь в форте не хватает самых необходимых вещей. Лейлор дал мне письменное полномочие просить помощи от его имени. Думаю, нам следует прочесать Клунс и Аррарат, а потом еще Кресвикский ручей. Может быть, кто-нибудь ссудит нам деньги или еду, даже если не захочет расстаться с оружием. Я вполне понимаю, что в такое время у любого пропадает охота раздавать оружие.
– А от нас-то какая польза? – я чувствовала, что мешаю им, как лишняя компаньонка в увеселительной поездке.
Адам улыбнулся:
– А вы для украшения, Эмми. С вами у меня более респектабельный вид. Когда мы будем подъезжать куда-нибудь, женщины увидят вас и не станут бояться, да и мужчины не примут меня за какого-нибудь бандита.
Я поглубже надвинула шляпу, чтобы защитить лицо от солнца. Стояла жара.
– Разве это твоя война, Адам? – спросила я. – Ты же не старатель. Зачем тебе все это?
Он без необходимости поторопил коней, хлестнув их вожжами, хотя обычно ездил очень спокойно.
– Любая война становится моей, если она затрагивает Магвайров, – он кивнул нам обеим, – но я вообще за старателей или уж по крайней мере против тюрьмы. Это новая страна, и она вправе быть чистой и свободной. Нам, американцам, это знакомо. Мы знаем, что значит стремление к свободе… – Он вдруг осекся, как будто решил, что лучше демонстрировать эти идеи в действии, чем просто болтать о них. Наступила неловкая пауза.
Однако Розе не хотелось, чтобы он молчал: Она склонила голову, пытаясь заглянуть ему в лицо и прочитать его мысли. Она так любила его, что хотела владеть им полностью, вместе с мыслями.
– По всему, Адам, ты становишься настоящим австралийцем, – проговорила она игриво.
Но он не ответил ей улыбкой.
– Пока не умру, я всегда буду оставаться жителем Нантукета, – сказал он, – а вот что касается потомков… да, пожалуй, мои дети будут австралийцами.
И я стала думать о его детях. Наверное, Роза тоже задумалась о них. Мимо нас проносились, сменяя друг друга, картинки австралийской природы. Весенняя зелень сошла, и местами земля была уже полностью выжжена солнцем. Края, по которым мы проезжали, были пустынны и неприветливы. Даже если здесь попадались следы человека – какая-нибудь ферма, едва не растаявшая от зноя, загоны с овцами, – на этой земле они казались лишь тонкими карандашными набросками. И не важно, находились ли они близко от дороги или вдалеке на холмах, переходящих в голубой простор, – все равно они не производили впечатления подлинной жизни. Это были лишь первые робкие попытки населить эту землю, приручить ее и освоить. И сколько же сыновей Адама и чьих-нибудь еще понадобится, чтобы заполнить эту страну от горизонта до горизонта! И тут я вспомнила, что в одном только Балларате живут сорок тысяч человек, нуждающихся в земле. Многие из них сразу бросили бы рыть золото, получи они хоть клочок. И именно жажда овладеть этими землями построила форт на Эврике – это было начало нового сознания. Но вот дети – дети Адама, дети других, – они уж точно не станут сидеть в палаточных городках и трущобах Мельбурна. Они расселятся по этой земле и обязательно ее отвоюют. При этих мыслях меня охватили воодушевление и радость от сознания, что я тоже являюсь частью благородного дела – даже сейчас, сидя в тесной двуколке.
Мы проездили до самого вечера, но все же не могли похвастаться большим урожаем. Редко кто уступил нам в просьбах о помощи – даже именем Питера Лейлора и повстанцев. Известия о событиях в Балларате даже в этой пустыне распространялись на редкость быстро. Многие, к кому мы обращались, уже знали о существовании форта; в некоторых местах уже успели побывать другие, и там нас встречали не очень приветливо. Попадались и те, кто с интересом выслушивал нас, и тогда нам удавалось получить мешок муки или немного патронов. Денег не давали; в конце концов мы даже перестали их спрашивать. В отдаленных поселениях – будь то одинокая палатка золотоискателя или маленькая ферма, – если только там попадалась женщина, нас тут же приглашали пройти на чашечку чая. И пока мы пили, бедняжка жадно впитывала каждое наше слово, не отрывая восхищенного взгляда от наших платьев и шляп.
Одна женщина с тремя детьми на руках призналась нам с грустью:
– Уже больше четырех месяцев я не имею возможности просто поболтать с кем-нибудь. Муж не берет меня в город.
Отдавая нам ящик с боеприпасами, она добавила:
– Джо меня прибьет, когда вернется и обнаружит пропажу. Ну да Бог с ним! Не такая уж дорогая цена за то, чтобы поговорить с живыми людьми.
Но настоящим подарком дня стал мушкет. Он был довольно древний, но зато с полной амуницией. Отдал нам его один старатель, которого мы случайно встретили возле Александр-хилл. Некоторое время он двигался впереди нас верхом на муле, а когда мы поравнялись с ним, он уже разбивал лагерь. Еще не начало смеркаться, и мы приняли его предложение попить с ним чаю – это была уже пятая чашка за день. Он оказался лондонским кокни, приехавшим в Австралию уже двадцать лет назад. За эти годы он весь ссохся и сморщился, беспрестанно копая золото, затем пропивая его и устраиваясь где-нибудь пастухом. Похоже, он был из досрочно освобожденных – с такой ностальгией он говорил об Англии и особенно о Лондоне. Вряд ли он покинул его добровольно. А когда он узнал, что я тоже там жила, то буквально засыпал меня вопросами – я только успевала отвечать. Мы, собственно, ничего и не ждали от него, кроме чая; с нашей стороны это была простая любезность по отношению к человеку, одиноко бредущему неизвестно куда. Но когда мы собрались уходить, он неожиданно достал из палатки мушкет и протянул его мне.
– Пусть янки научит тебя, как им пользоваться. Думаю, там, на Эврике, это тебе пригодится. Хватит, пожалуй, переводить патроны на змей и кенгуру.
Он вышел на дорогу проводить нас и, пока мы не скрылись, все махал рукой. До сих пор он стоит у меня перед глазами – одинокий, бездомный. Он будет смотреть на нас, пока не осядет поднятая двуколкой пыль, а потом вернется к костру варить себе ужин и еще долго будет вслух проговаривать названия лондонских улиц, как делают обычно одинокие люди.
Не доезжая до Балларата, Адам еще раз свернул с основной дороги. Было неясно, куда он направляется – кругом не было ни домов, ни палаток, ни даже стоянок с остывшим кострищем. Солнце уже заходило за гору, оставляя в тени поросший кустарником край долины и скудно освещая редкие деревья перед нами.
– Зачем ты свернул, Адам? – спросила Роза. Он помог нам сойти с двуколки.
