Выучить душу свободомыслию, сделать ее страшно изменчивой и гибкой, способной применяться к различным мнениям, не оставляя их без проверки. Но как на небе мы видим бесконечное количество звезд, бесконечно число точек зрения, с которых можно рассматривать каждую вещь и количество ее сторон или граней.
Стороны стремятся уменьшиться, многогранник желает сделаться кругом; в лето 1519 года, скоро после того, как смерть забрала Мастера, корабли Магеллана ушли в далекое плавание. Встретившись с ужасными трудностями, бунтом и всевозможными другими несчастьями, адмирал все их преодолел и в ноябре 1520 года вышел через пролив к Тихому океану. В отличие от Христофора Колумба – этот, однажды возвратившись в цепях, все же был похоронен в стране, ставшей ему второй родиной, – только намерение Магеллана, который был по происхождению португальцем, достигло Испании. Глаза он закрыл далеко на островах, где воевал с туземцами, упорствовавшими в своей независимости.
За время путешествия четыре из пяти кораблей погибли, зато последний оставшийся достиг порта отплытия с другой стороны, как бы обняв земной шар или надевая на него петлю; не для того ли прежде обычного срока жизни погиб Магеллан, чтобы избавить себя от окончательного исполнения замысла, когда после долгого утомительного путешествия он убедится, что догонял свою тень и судьба ткнет его, как провинившееся животное, в пределы окружности, за которые ему не назначено выбраться?
Исчерпываясь в человеческой деятельности, фигура круга внезапно оборачивается другой стороной. Если же оставшийся за адмирала, когда тот погиб в сражении с туземцами, капитан Себастиано дель Кано и восемнадцать его команды своим возвращением что-то закончили и, как говорится, поставили точку, также они прояснили необходимость начать новую речь о достоинстве, по смыслу противоположную памятной речи графа Пико делла Мирандола, и таким образом пытаться нарушить тупое стояние в центре мира, чтобы поддерживать это достоинство новыми средствами, сбивая с него излишнюю спесь, хотя бы на таком положении в середине, как опара на дрожжах, взошло Возрождение. Но в то время как деревенские жители, похваляясь другой раз ловкостью и силой, раскачивают наполненное ведро и затем на вытянутой руке быстро его вращают вокруг плеча и вода не проливается, какое надобно усилие, чтобы раскачать земной шар и из привычного удобного места в середине забросить на орбиту вращения вокруг Солнца, перевернув все с ног на голову и внеся страшную сумятицу в воображение? И как станет понимать о себе образец мира, когда, переместившись из поистине царского положения на периферию, будет обязан вращаться, как ведро на веревке?
Николай Коперник приступил к сочинению трактата «О небесном круговращении» около 1519 года, настолько важного года; однако, скончавшись в 1543-м, лишь на смертном одре имел счастье держать в руках отпечатанную в типографии книжку. Поэтому Леонардово решительное солнце не движется не позволяет считать Мастера сознательным сторонником новой системы. Но если система Коперника представляется, с одной стороны, унижением для человека, с другой – она есть величайшая дерзость; и не бывает, чтобы такая существенная новинка появилась внезапно и без предварительной подготовки какими бы ни было средствами.
За сто лет до Коперника с его предложениями Николай Кузанский дал определение бога как сферы, центр которой находится всюду, а окружность – нигде, как бы намеренный вместе и человека оставить без постоянного надежного пристанища. Хорошо еще, что учение тирольского епископа не быстро распространилось по Италии, а живописцы в большинстве не так образованны, а то бы всеобщее изменение жеста и постановки фигуры двинулось не в том направлении, как было в действительности, и мы не имели бы некоторых величайших произведений искусства. И все же именно от живописца, который привел композицию, рисунок и жест к наибольшей округлости, исходит как бы дух беспокойства о переменах. Разве не о возможности прямолинейного движения по касательной к кругу и не о выходе за пределы – безразлично, картины или сферы Земли – напоминает подобный движению лебединой шеи жест ангела из «Мадонны в скалах», долгое время находившейся у францисканцев капеллы св. Зачатия в Милане? С такой же упорной настойчивостью об этом не свидетельствуют разве апостол Фома в «Тайной вечере» или «Креститель», которого кардинал Арагонский и его секретарь видели у Мастера в Клу незадолго до смерти последнего? Если же из осторожности все это отнести к простому случайному совпадению произвольной, как бог на душу положит, выдумки живописца и некоторых ученых рассуждений, то ведь насколько красноречивы такие случайности! А когда Леонардо в преклонные лета отдает время изобретению циркуля, каким можно вычертить фигуру параболы, будто бы возможности круга стали для него исчерпываться, а столетием позже Иоганн Кеплер находит, что в своем обращении вокруг Солнца планеты следуют эллипсу, между тем как обе фигуры относятся к известным в кинематике коническим сечениям и близко сходны между собой, это покажется знаменательным самому упорному скептику.
98
«В благодарность за услуги и расположение, – говорится в духовной Леонардо да Винчи, – завещатель дарует мессеру Франческо Мельци все и каждую из книг, которые находятся в его, завещателя, собственности, и другие принадлежности и рисунки, относящиеся к его искусству и занятиям в качестве художника».
Если книги Мастера – имеются в виду манускрипты, как переплетенные томами, так и в отдельных листах или тетрадях, – посетителям убежища в Клу правильно было бы сравнивать с возникшим посреди пространства морей чудесным материком, то по истечении времени издали такой материк скорее представляется сходным с платоновской Атлантидой, однажды исчезнувшей в морской пучине вместе с ее населением. Хотя здесь есть различие: Атлантида пропала внезапно и до сих пор не обнаружена заново, и, помимо нашей уверенности, нету надежных свидетельств, что она в действительности существовала. Бумаги же Леонардо постепенно рассеивались по свету и так же затем и возникали, подобно какому-нибудь атмосферическому явлению вроде собирающегося дождя, которого сила и продолжительность заранее неизвестны.
Еще при жизни Мастера и пользуясь его указаниями и советами, Франческо Мельци выбирал из находившегося не в безупречном порядке бумажного вороха записи, относящиеся к искусству и теории живописи, с целью затем их расположить в виде трактата. Если же францисканец Лука Пачоли в сочинении о божественной пропорции, созданном значительно раньше, называет известную «Книгу о живописи» как готовую, он ошибается. Правда, в его заблуждении и невольной ошибке отчасти повинен сам Леонардо, который, держа свои намерения в голове, не сомневался, что они будут исполнены, и другой раз ссылался на параграфы несуществующих книг. Тем не менее скоро после его смерти «Книга о живописи» получила широкое хождение между читателями, о чем сообщает Бенвенуто Челлини. Что же касается того, каким образом бумаги Леонардо подверглись рассеянию, об этом есть свидетельства лиц, так или иначе причастных к их участи.
