Закончивший обучение в Пизанском университете Джанамброджо Маццента, когда возвращался в Ломбардию с целью посвятить себя юриспруденции, имел с собой груз, о котором впоследствии на склоне лет записал: «Лет пятьдесят тому назад в мои руки попали 13 книг Леонардо да Винчи – некоторые написаны в лист, другие в четвертку листа, сзади наперед по обыкновению евреев, хорошими буквами, легко читаемые с помощью зеркала. Получил я их случайно, и попали они в мои руки следующим путем. Когда я изучал юриспруденцию в Пизе, в доме Альда Мануция Младшего, большого любителя книг, останавливался его близкий родственник, Лелио Гаварди из Азолы. Будучи учителем словесности, этот Гаварди прежде находился с синьорами Мельци в Милане, на их вилле Ваприо. Там он нашел в старых сундуках множество рисунков, книг и приборов, завещанных Леонардо своему ученику Франческо Мельци. Когда этот синьор Франческо умер, он оставил столь драгоценное сокровище на вилле своим наследникам, интересы и занятия которых были совсем другие, и которые потому оставили его в совершенном небрежении и быстро распылили. Вот почему вышеуказанному Лелио Гаварди, учителю словесности в доме Мельци, легко было взять столько, сколько ему было угодно, и увезти 13 книг во Флоренцию, чтобы подарить их великому герцогу Франческо в надежде получить за них большую цену, так как князь любил подобные произведения и так как Леонардо пользовался большой славой во Флоренции, своем родном городе, где он прожил недолго и нуждался в работе. Когда Гаварди прибыл во Флоренцию, великий герцог заболел и умер. Потому Гаварди отправился в Пизу с Мануцием, где я его стыдил за нечестное приобретение; он раскаялся и просил меня, чтобы по окончании моих юридических занятий, когда я должен буду отправляться в Милан, взять на себя вручение синьорам Мельци того, что им было взято. Я свято исполнил его поручение, передав все синьору Орацио Мельци, доктору юриспруденции и главе дома. Он удивился, что я взял на себя этот труд, и подарил мне книги, сказав, что у него есть много других рисунков того же автора, уже много лет находящихся в небрежении на чердаках виллы Ваприо. Названные книги он вернул, следовательно, в мои руки, а затем, поскольку я принял монашество, они перешли к моим братьям. Из-за того, что мои братья слишком ими похвалялись и рассказывали видевшим их, насколько просто и легко их получить, многие стали приставать к тому же доктору Мельци и вынудили его отдать рисунки, модели, скульптуры, анатомические чертежи вместе с другими драгоценными реликвиями. Среди этих рыболовов был Помпео из Ареццо, сын кавалера Леоне, бывшего ученика Буонарроти, и приближенный короля испанского Филиппа Второго, изготовлявший бронзовые произведения для Эскориала. Помпео обещал доктору Мельци должность, звание и место в Миланском сенате, если тот, получив обратно отданные им 13 книг, передаст их ему для поднесения королю, большому любителю подобных реликвий. Взволнованный такими надеждами, Мельци помчался к моему брату и на коленях умолял его вернуть подарок. Принимая во внимание, что он был нашим коллегой, лицом, достойным сочувствия и благорасположения, семь книг были ему возвращены, а шесть остались в доме Маццента. Одна из них была подарена преславному и знаменитому синьору кардиналу Федерико Борромео и сохраняется в его Амвросианской библиотеке в красном переплете; трактует она о тенях и свете весьма философически и поучительно для художников, перспективистов и оптиков. Другую книгу я подарил Амброзио Фиджинни, благородному живописцу, каковую он оставил своему наследнику Эрколе Бьянки. По требованию герцога Карла Эммануила Савойского я добился у своего брата, чтобы он поднес Его Сиятельству третью книгу. Остальные три книги, когда мой брат умер, попали, не знаю как, в руки упомянутого Леоне, оказавшегося наиболее настойчивым и ловким. Этот Леоне из нескольких находившихся у него книг сделал одну большую книгу, которую оставил наследникам, впоследствии продавшим ее синьору Галеаццо Арконати за 300 скудо».
В 1637 году граф Галеаццо пожертвовал эту «большую книгу», скомпонованную Помпео Леоне из других, меньших, в Амвросианскую библиотеку в Милане.
Рассматривая манускрипт в том виде, в каком он до недавнего времени сохранялся, забавно было бы вообразить, как, желая придать своему произведению наиболее привлекательный вид и пользуясь ножницами, из листов, которых он и касаться недостоин, Помпео вырезывает что ему нравится, и наклеивает затем на другие, большие, листы по своему произволу и разумению. Когда спустя четыреста лет манускрипт передали для реставрации монахам Гроттаферрата, основанного греками древнего монастыря неподалеку от Рима, в подробностях выяснились чудовищные и варварские способы этого Помпео Леоне, как он, полагая одну сторону какого-нибудь драгоценного подлинника заслуживающей большего внимания, другую сторону намазывал клеем и так наклеивал на приготовленную основу, препятствуя будущим исследователям ее изучать. Вот уж поистине односторонний и узкий подход! И еще неизвестно, кому благоприятствовала судьба – несчастному калеке, получившему из-за громадных размеров название, перекликающееся с платоновской Атлантидой – а именно «Атлантический кодекс», – или отдельным листам и переплетенным для удобства обращения рукописям, которые, хотя бродят неузнанными между старьевщиков или сохраняются в пыли и паутине на отдаленнейших полках и рука библиотекаря их не достигает, однажды могут быть обнаружены.
В начале 1965 года два манускрипта, переданные в свое время Помпео Леоне королю Филиппу, внезапно нашлись в Национальной библиотеке в Мадриде. Четырехсотлетняя задержка объяснилась ошибкой в каталоге, где они значились под номерами Аа 19 и 20, а должно было быть Аа 119 и 120 – таковы смехотворные обстоятельства библиографического открытия века. Но, так или иначе, Атлантида постепенно высвобождается из-под толщи воды, расхищенное королями и их посланными и различными недобросовестными людьми обнаруживается, хранившееся в сундуках и косневшее без применения изучается и издается. Однако крупная кража, предпринятая как раз ученым-исследователем, случилась в Париже в тридцатые годы прошлого века, когда из манускриптов, взятых Бонапартом в Милане в числе военных трофеев, был вынут трактат о полете птиц. От грабителя похищенная им книжка с трактатом попала к графу Манцони, а позднее ее приобрел один русский.
Происходящий из семьи известных Сабашниковых,[55] значивших для издательского дела в России, может быть, столько, сколько семейство Мануциев значит в Италии, Федор Сабашников осуществил на свои средства с помощью французских типографов издание хорошо комментированного и переложенного для удобного чтения текста, при том, что к каждому из трехсот нумерованных экземпляров приплетена неотличимая от подлинника копия записной книжки Мастера, содержащей знаменитый трактат. Рассматривая этот шедевр типографского искусства, можно было подумать, что, если и дальше так дело пойдет, скоро живопись благодаря репродукции утратит преимущество неповторимости, на котором Леонардо настаивал, показывая ее превосходство над скульптурою, поэзией и музыкой. Впрочем, ничего подобного не произошло, и – как в свое время во Флоренции перед помещениями Аннунциаты – продолжают выстраиваться очереди, и нужно много терпения, чтобы глянуть на какую-нибудь знаменитую вещь, привезенную на короткое время издалека или по другой причине трудно доступную широкой публике.
99
Весной 1865 года влиятельнейший в России художественный критик и писатель[56] следующими словами приветствовал прибытие в Санкт-Петербург известной «Мадонны „Литта“:
«Посреди новостей всякого рода, которые скорее усложняют заботы жизни, чем служат ее облегчению, радостная весть более чем когда-нибудь должна быть встречена как светлый весенний день и ясное, безоблачное небо в ряду тусклых туманных дней нашей северной неприветливой природы. Сравнение, сделанное нами, не совсем верно в том отношении, что светлый день скоро минует и сменится туманом и мглою, тогда как новость, которую мы сообщаем читателю, всегда останется приятной новостью и всегда
