драматического искусства, так как они принимают решения самостоятельно и индивидуально и не руководятся общими законами, обязательными для всякого гражданина; их деяния и их гибель индивидуальны. Народ является обособленным от царских родов, и они считаются чем-то чужеродным, чем-то высшим, им приходится в себе бороться с судьбой и до конца страдать. После того как царская власть совершила то, что она должна была совершить, она тем самым сделала себя излишней. Царские роды сами себя губят или гибнут без ненависти, без борьбы со стороны народов; наоборот, семьям властителей предоставляют спокойно пользоваться их достоянием, и это свидетельствует о том, что начавшееся затем народовластие не считалось чем-то абсолютно иным. До какой степени отличаются от этого истории других эпох!
Это падение царских родов совершается после Троянской войны, и тогда происходят некоторые перемены. Пелопоннес был завоеван Гераклидами, которые установили более спокойное состояние, уже не нарушавшееся непрерывными переселениями племен. История опять становится менее достоверной, и если мы весьма точно осведомлены относительно отдельных событий Троянской войны, то у нас нет достоверных сведений о важных обстоятельствах, относящихся к последующей эпохе, продолжавшейся несколько сот лет. Эти века не ознаменовались ни одним общим предприятием, если не считать таким предприятием то, что, как повествует Фукидид, в войне халкидян с еретрийцами на острове Евбее принимало участие несколько племен. {220}Города прозябают каждый сам по себе, и в их жизни нет ничего выдающегося кроме разве войны с соседями. Но в своей изолированности они процветают главным образом благодаря торговле: этому прогрессу не препятствовала происходившая в них ожесточенная борьба между партиями. В средние века также наблюдается расцвет городов Италии, внутри которых и между которыми происходила постоянная борьба. О процветании греческих городов в эту эпоху свидетельствуют, по словам Фукидида, и основываемые ими повсюду колонии: так Афины основали колонии в Ионии и на многих островах; переселенцы из Пелопоннеса основали колонии в Италии и в Сицилии. Затем колонии в свою очередь стали относительными метрополиями, например Милет, основавший множество городов у Мраморного и у Черного морей. Это основание колоний, в особенности в период, продолжавшийся от Троянской войны до Кира, представляет собой своеобразное явление. Его можно объяснить следующим образом. В отдельных городах власть находилась в руках народа, так как он являлся высшей инстанцией для решения государственных дел. Благодаря продолжительному спокойствию народонаселение весьма увеличилось и развитие очень подвинулось вперед, а ближайшим результатом этого явилось накопление большого богатства, с которым всегда связано появление большой нужды и бедности. Промышленности в нашем смысле не существовало, и земельные участки были быстро заселены. Несмотря на это, часть беднейшего класса не давала довести себя до нищенского образа жизни, потому что всякий чувствовал себя свободным гражданином. Итак, единственным исходом оставалась колонизация; лица, бедствовавшие на родине, могли искать свободной земли и существовать как свободные граждане, занимаясь земледелием. Итак, колонизация оказывалась средством, дававшим возможность до некоторой степени поддерживать равенство между гражданами; но это средство является лишь паллиативом, так как тотчас же вновь появляется первоначальное неравенство, в основе которого лежит имущественное неравенство. Старые страсти разгорались с новой силой, и вскоре богатством стали пользоваться для того, чтобы достигнуть господства; таким образом в городах Греции возвышались тираны. Фукидид говорит: когда в Греции увеличилось богатство, в городах появились тираны, и греки стали более ревностно заниматься мореплаванием. В эпоху Кира история Греции представляет особый интерес; тогда государства достигли своей особой определенности; к этой эпохе относится и формирование особого греческого духа, вместе с ним развиваются религия и государствен{221}ный строй, и теперь мы должны заняться этими важными моментами.
Рассматривая источники греческой культуры, мы прежде всего опять замечаем, что физические свойства Греции не отличаются тем характерным единством и не образуют той однообразной массы, которая оказывала бы на ее обитателей особенно сильное влияние; физические свойства в этой стране разнородны и не оказывают такого влияния, которое имело бы решающее значение. Благодаря этому не существует и массового единства семейной сплоченности и национальной связи, но в борьбе против раздробленной природы и ее сил людям приходится более полагаться на самих себя и на напряжение своих слабых сил. Итак, греки были раздроблены и отрезаны, им приходилось полагаться на внутренние духовные силы и на личное мужество; при этом они испытывали разнообразнейшие возбуждения и были во всех отношениях дики, вполне непостоянны и рассеяны по отношению к природе, они находились в зависимости от случайностей последней и озабоченно прислушивались к внешнему миру; но, с другой стороны, они и духовно воспринимали и усваивали себе этот внешний мир и проявляли в борьбе с ним мужество и самодеятельность. Таковы простые элементы их культуры и их религии. Что же касается их мифологических представлений, то в основе их лежат предметы, существующие в природе, но не в их массе, а в их обособленности. Такого рода общие представления, как Диана Эфесская, т.е. природа, как всеобщая мать, Кибела и Астарта в Сирии, остались азиатскими и не перешли в Грецию. Ведь греки лишь всматриваются в предметы, существующие в природе, и составляют себе догадки о них, задаваясь в глубине души вопросом об их значении. Аристотель говорит, что исходным пунктом для философии является удивление, и для греческого воззрения на природу исходным пунктом также является это удивление. Этого не следует понимать в том смысле, что дух наталкивается на что-нибудь необычайное и сравнивает его с обыкновенным; ведь еще не существует рассудочного взгляда на регулярный ход явлений природы и рефлексии, сравнивающей их с чем-нибудь необыкновенным, но, наоборот, возбужденный греческий дух изумляется естественности природы; он относится к ней не равнодушно, как к чему-то данному, а как к чему-то сперва чуждому духу, но внушающему ему предчувствие и побуждающему его догадываться и верить, что в нем содержится нечто, дружелюбное ему, нечто такое, к чему он может относиться положительно. Здесь это удивление и это предчувствие являются основными категориями; однако эллины не ограничивались этого рода отношения{222} ми, но выражали то скрытое, к которому относятся догадки, в определенном представлении, как предмет сознания. Естественное считается не непосредственно проходящим через дух, при посредстве которого оно познается; естественное дано человеку лишь как возбуждающее его, и для него может иметь значение лишь то духовное, в которое он превратил его. Однако это духовное начало не должно быть понимаемо как объяснение, которое только мы даем, но само оно содержится во многих греческих представлениях. Полное предчувствий настроение, выражающееся в том, что люди прислушиваются, доискиваются смысла, представляется нам в общем образе Пана. Пан является в Греции не объективным целым, а тем неопределенным началом, с которым в то же время соединяется момент субъективности: он есть общий трепет в лесной тиши; поэтому его особенно почитали в лесистой Аркадии (выражение «панический страх» обыкновенно употребляется, когда речь идет о безотчетном страхе). Затем Пан, наводящий трепет, изображается играющим на флейте; дело идет не только о внутреннем предчувствии, но раздается и игра Пана на семиствольной флейте. В этом выражается, с одной стороны, то неопределенное, которое однако проявляет себя в звуках, а с другой стороны, то, что слышится, является субъективным воображением и объяснением слушателя. Греки прислушивались также и к журчанью источников и спрашивали, что оно означает, но значение оказывается не объективной мыслью источника, а субъективной мыслью самого субъекта, который затем возвышает наяду, становящуюся музой. Наяды, или источники, являются внешним началом муз. Но бессмертные песни муз являются не тем, что слышно прислушивающемуся к журчанию источников, а произведениями чуткого духа, который, прислушиваясь, творит в самом себе. Истолкование и объяснение природы и совершающихся в природе изменений, указание в них смысла и значения является именно делом субъективного духа, тем, что греки называли μαντεια. Вообще мы можем понимать этот термин как особого рода отношение человека к природе. Для μαντεια нужны материя и истолкователь, разгадывающий смысл; Платон говорит об этом по отношению к снам и к безумию, в которое человек впадает в болезни; нужен истолкователь, μαντις, чтобы разъяснять эти сны и этот безумный бред. Природа отвечала греку на его вопросы; это верно в том смысле, что человек давал на вопросы природы ответы, вытекавшие из его духа. Благодаря этому воззрение становится чисто поэтическим, потому что дух находит в нем тот смысл, который выражает явление природы. Греки всюду желали найти истолкование и объяснение естественного. Гомер рас{223}
